Борис михайлович эйхенбаум биография. Vivos voco: б.м

ЛИТЕРАТУРНЫЙ БЫТ ПУШКИНСКОЙ ПОРЫ.

Культура - это построение многоярусное. И если высшее её проявле­ние - искусство, то "культура быта" её фундамент, кирпичи, из которых здание строится. Человек начинает обучаться искусству поведения с детства, как родному языку. Это естественный путь развития. Но в жизни каждого общества есть случаи, когда человек должен вести себя особен­ным образом: на дипломатическом приёме, например, или в церкви. Пётр I,

в своём стремлении повернуть страну лицом к Европе, ввёл в стране чу­жеземные обычаи. И поскольку новые правила приходилось специально зау­чивать, чему помогала книга "Юности честное зерцало", то любой жест, одежда, распределение занятий в течение дня приобретали почти символи­ческое значение. Павел I запретил носить круглые шляпы - эта мода шла из Франции, казнившей своего короля, и в России воспринималась как ре­волюционная. А Николай I преследовал эспаньолки (короткая остроконеч­ная борода) как проявление вольнодумства.

В XVIII веке все понимали язык тафтяных мушек, которые наклеивали на лицо. Кокетка могла при помощи мушек и веера , которым она их прик­рывала или обнаруживала, объясниться в любви. Замужняя дама надевала платье цвета мундира своего мужа, а по составу публики, которая гуляла на Невском проспекте, можно было определить время. Все эти особенности быта, отдалённого от нас почти двумя столетиями, требуют расшифровки.

Написавшая Онегину письмо с объяснением, рискует своей честью? Почему Онегин, не желая на дуэли убивать Ленско­го, выстрелил первым? Что такое бал и чем он похож на парад? Почему именитые люди считали неприличным ездить в наёмной карете и когда они перестали обращать на это внимание? Когда на дверце кареты изображали два герба и что это значило? В каком порядке гости усаживались за стол во время праздничного обеда? И почему в порядочном обществе считалось неприличным явиться на утренний визит в бриллиантах? Всё это мелочи быта, но без них многое непонятно в произведениях Пушкина, Лермонтова,

Л. Толстого...

Это наша история и история нашей культуры, поэтому быт наших предков нам интересен, в нём нет мелочей. Проблемами быта как явления культуры занимались Ю. Тынянов, этому были посвящены многие работы. поставил вопрос о поэтике бытово­го поведения русского человека в XVIII - начале XIX века. "Говорить же о поэтике бытового поведения - значит утверждать, что определённые формы обычной, каждодневной деятельности были сознательно ориентирова­ны на нормы и законы художественных текстов и переживались непосредс­твенно эстетически, - пишет в статье "Поэтика бытового по­ведения в русской культуре XVIII века". - Если бы это положение уда­лось доказать, оно могло бы стать одной из важнейших типологических характеристик культуры изучаемого периода".

На страницах журнала (в ряде статей) мы попытаемся показать, как литературный быт первой половины XIX века отразился в художественных произведениях, письмах, мемуарах современников Пушкина, какое значение в их жизни имели литературный салон - женский альбом, гулянья под ка­челями, карты - дуэль, бал - парад, маскарад - театр и др. Знания "по­этики быта" позволят сделать ярче и понятнее для учеников произведе­ния, литературные персонажи.

"В нарядном салоне было человек с тридцать. Иные говорили между собой, другие прислушивались, другие прохаживались, но на всех как будто тяготела какая-то обязанность, по-видимому, довольно трудная, и им всем, казалось, было немного скучно забавляться. Громких голосов и споров не было, так же как и сигарок; это был салон совершенно comme il faut;даже и дамы не курили.

Недалеко от дверей сидела хозяйка на одной безымянной мебели, ка­кими теперь наполняются наши комнаты; в другом углу стоял чайный стол; в его соседстве шептало между собой несколько премилых девушек; немно­го подальше, возле больших бронзовых часов, на которых только что про­била половина одиннадцатого,- очень заметная, грациозная женщина, уто­пая, так сказать, в огромных бархатных креслах, занималась тремя моло­дыми людьми, усевшимися около нее; они о чем-то говорили".

Так описывает салон Каролина Павлова в повести "Двойная жизнь". Известная поэтесса сама была хозяйкой знаменитого московского салона на Сретенском бульваре - дом и сейчас сохранился. По четвергам в нем собиралась разнообразная публика. Здесь Герцен встречался с Шевыревым, Аксаков - с Чаадаевым. Скучно не было - спорили об исторических путях России, о преобразованиях Петра I, читали стихи и обсуждали статьи. Поэтический талант Каролины Карловны, ее живой образованный разговор делал салон ее приятным и привлекательным для литераторов.

В объявленный день без специального приглашения сходилась опреде­ленная группа людей, чтобы побеседовать, обменяться мнениями, помузи­цировать. Ни карт, ни застолья, ни танцев такие собрания не предусмат­ривали. Традиционно салон формировался вокруг женщины - она вносила дух интеллектуального кокетства и изящества, которые создавали непере­даваемую атмосферу салона.

"В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным мес­том всех замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, моло­дежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служе­ния искусству и мысли. Бывали в нем чтения, концерты... Посреди артис­тов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя забыть впечатления, которое производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою... Она в присутствии Пушкина в первый день зна­комства с ним пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

Погасло дневное светило,

На море синее вечерний пал туман.

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства".

Музыкант, поэт, художник, Зинаида Волконская была всесторонне одарена и прекрасно образована. Она владела трудным искусством хозяйки салона - умела организовать непринужденную беседу, построить вечер так, что всем казалось, будто это сплошная импровизация. Серьезная му­зыка соседствовала с разыгрываемыми шарадами, стихи - с эпиграммами и шутками. Однажды по неловкости один из гостей Зинаиды Волконской сло­мал руку колоссальной статуи Аполлона, которая украшала театральную залу. Пушкин тут же откликнулся эпиграммой:

Лук звенит, стрела трепещет,

И клубясь издох Пифон,

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты, соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан.

Но "Бельведерский Митрофан" - намек на неловкого и недалекого ге­роя Фонвизина - ответил тут же:

Как не злиться Митрофану?

Аполлон обидел нас:

Посадил он обезьяну

В первом месте на Парнас.

Шутки были "с перцем", но на салонные эпиграммы не принято было обижаться, если не была затронута честь. Дружеское общество допускало легкое подтрунивание - такие словесные игры ценились особенно остроум­ными собеседниками. Племянник Дельвига сохранил забавный рассказ о приключениях в салоне своего дядюшки:

"Один из самых частых посетителей Дельвига в зиму года был Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта. Он был очень остроумен, писал хорошие стихи, и, не будь он братом такой знаменитости, конечно, его стихи обратили бы в то время на себя общее внимание. Лицо его белое и волосы белокурые, завитые от природы. Его наружность представляла нег­ра, окрашенного белою краскою. Он был постоянно в дурных отношениях со своими родителями, за что Дельвиг постоянно его журил, говоря, что отец его хотя и пустой, но добрый человек, мать же и добрая, и умная женщина. На возражение Льва Пушкина, что "мать его ни рыба, ни мясо", Дельвиг однажды, разгорячившись, что с ним случалось очень редко и к нему нисколько не шло, отвечал: "Нет, она рыба!" Конечно, спор после этих слов кончился смехом".

Каждый салон отличался своим подбором посетителей, своим "харак­тером". Если к княгине З. Волконской приходили наслаждаться музыкой и поэзией, у Дельвига собиралось общество друзей-литераторов, то в пе­тербургских салонах Елизаветы Михайловны Хитрово, дочери Кутузова и большой поклонницы Пушкина, и ее дочери графини Фикельмон, жены дипло­мата, собирался великосветский салон. Петр Андреевич Вяземский вспоми­нал:

"В летописях петербургского общежития имя осталось так же незаменимо, как было он привлекательно в течение многих лет. Утра ее (впрочем, продолжавшиеся от часу до четырех пополудни) и вече­ра дочери ее, графини Фикельмон, неизгладимо врезаны в памяти тех, ко­торые имели счастье в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь евро­пейская и русская, политическая, литературная и общественная - имела верные отголоски в этих двух родственных салонах. Не нужно было читать газеты, как у афинян, которые также не нуждались в газетах, а жили, учились, мудрствовали и умственно наслаждались в портиках и на площа­ди. Так и в двух этих салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматичес­ким творением одного из любимцев той литературной эпохи. Было тут обозрение и текущих событий, был и premier Petersbourg с суждениями своими, а иногда и осуждениями, был и легкий фельетон, нравописатель­ный и живописный. А что всего лучше, - эта всемирная изустная разго­ворная газета издавалась по направлению и под редакцией двух любезных и милых женщин. Подобных издателей не скоро найдешь.

ЭЙХЕНБАУМ, БОРИС МИХАЙЛОВИЧ (1886–1959), русский литературовед. Родился 4 (16) октября 1886 в Воронеже в семье врачей. В автобиографии Мой временник (1929) Эйхенбаум писал, что в его жизни «литература не была задумана». По окончании гимназии в 1905 он приехал в Петербург и поступил в Военно-медицинскую академию. Его первая статья Пушкин-поэт и бунт 1825 года (Опыт психологического исследования ) была опубликована в 1907.

В период русской революции 1905 Военно-медицинская академия была закрыта, и Эйхенбаум поступил на биологическое отделение Вольной высшей школы П.Ф.Лесгафта. Занимался также музыкой – роялем, скрипкой, вокалом. В 1907 оставил Академию и школу Лесгафта и поступил в Музыкальную школу Е.П.Рапгофа и на историко-филологический факультет Петербургского университета. В течение двух лет Эйхенбаум учился на славяно-русском отделении, затем перешел на романо-германское, в 1911 вновь вернулся на славяно-русское, испытывая «необычайный и живой интерес к русскому языку и вообще к славянству». В годы учебы общался с тогдашними студентами В.М.Жирмунским, В.В.Гиппиусом и др., посещал семинар С.Венгерова.

В 1909 Эйхенбаум оставил профессиональные занятия музыкой, чтобы полностью посвятить себя филологии. Его внимание как филолога привлекало в те годы творчество И.С.Тургенева, Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого и Ф.И.Тютчева. Занимался также текстологической, библиографической и архивной работой, писал и публиковал стихи.

В 1912 Эйхенбаум окончил университет и занялся филологической, в основном критико-библиографической работой. В 1913–1914 его статьи и заметки печатались во многих периодических изданиях, он вел обозрение иностранной литературы в газете «Русская молва». В течение нескольких лет выходили его статьи О мистериях Поля Клоделя , О Чехове и др., был опубликован перевод с французского рассказов Ш.-Л.Филиппа.

Эйхенбаум принимал деятельное участие в литературной жизни Петербурга: посещал заседания гумилевского «цеха поэтов» и вечера футуристов, полемизировал в печати с Д.С.Мережковским, приветствовал издание книги И.Розанова Русская лирика , совместно с философом С.Франком стремился реорганизовать литературный отдел журнала «Русская мысль». В основе его взглядов лежал поиск «культурной цельности», которая позволила бы связать воедино филологические исследования и потребности современной литературы.

В 1914 Эйхенбаум был приглашен в гимназию Я.Гуревича. Преподавательская работа дала материал для статьи О принципах изучения литературы в средней школе . В 1910-х годах были также написаны статьи Поэтика Державина , Карамзин и др.

В 1917 началось сближение Эйхенбаума с членами кружка ОПОЯЗ, в который он вступил в 1918. По воспоминаниям Эйхенбаума, в опоязовцах «всколыхнуло и потянуло именно то, что я увидел тягу к новой культуре, к новому социальному строю». Наиболее творчески близок ему был В.Б.Шкловский. Не оставляя работы над проблемами теории стиха, Эйхенбаум обратился к поэтике прозы. Его первыми работами в этот период стали статьи 1919 О Льве Толстом (впоследствии эта и другие статьи стали основой большого исследования Молодой Толстой , 1922, Как сделана «Шинель », О художественном слове и др.).

Наиболее значительные из статей, написанных в 1916–1922, Эйхенбаум издал в сборнике Сквозь литературу (1924). В рецензии на сборник Г.О.Винокур писал: «И вот перед нами два Эйхенбаума: то мореплаватель, то плотник. Широким жестом скользит Эйхенбаум по морям российской поэзии тогда, когда он критик. И плотничает, когда становится историком литературы, ученым... Эволюция эта не закончена еще: в ней не хватает последнего, синтетического звена». В письме Винокуру Эйхенбаум не соглашался с оценкой своей научной позиции как двойственной и защищал свое «право на перелом», который произошел в 1918, в начале опоязовского периода.

В 1924 Эйхенбаум писал Шкловскому: «История утомила меня, а отдыхать я не хочу и не умею. У меня тоска по поступкам, тоска по биографии». В дневнике 1925 ученый отмечал: «Научная работа прежнего типа не привлекает – скучно и ненужно. О педагогической работе и говорить нечего – ее следовало бы бросить, оставив только кружок близких учеников. Во всей своей остроте и простоте стоит вопрос – что мне дальше делать в жизни? Куда направить свой темперамент, ум, силы? Как найти новое живое дело, которое увлекало бы и в котором я мог бы видеть для себя перспективу?» Несмотря на сомнения, в 1924 Эйхенбаум опубликовал фундаментальный труд Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки , а в 1925 написал статьи Лесков и современная проза , О.Генри и теория новеллы и др. В статье Теория формального метода (1925) он подвел итоги сделанного ОПОЯЗом. Новой темой научного творчества Эйхенбаума стала тема «литературного быта», которой он посвятил статью Литературный быт (1927). В 1928 начал работать над книгой о Толстом.

Эйхенбаум видел новый ресурс современной беллетристики в сближении литературы и филологии, которое впоследствии получило название «филологическая проза». Его привлекало писательское творчество. В 1933 он издал книгу Маршрут в бессмертие. Жизнь и подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова , однако ее появление осталось незамеченным критиками. Эйхенбаум сосредоточился на текстологической работе – издании М.Ю.Лермонтова, М.Е.Салтыкова-Щедрина, Я.П.Полонского, Л.Н.Толстого. Продолжалась и работа над книгой о Толстом. В 1931 вышла книга Лев Толстой. Кн. 2. 60-е годы , в которой Эйхенбаум больше внимания уделял биографии писателя, нежели теоретическим проблемам его творчества. Третий том исследования, Семидесятые годы , был завершен в 1940 (опубл. в 1960). Эйхенбаум продолжал работу над книгами о Толстом и после войны, видя в этом труде «спасение и лечение» от мрачных событий общественной жизни – репрессий, травли А.А.Ахматовой и М.М.Зощенко, «борьбы с космополитами» и т.д. В 1949 он писал в дневнике: «Литературоведческого языка нет, п.ч. научной мысли в этой области нет – она прекратила течение свое (как нет и литературы в прежнем смысле – романтизм, реализм и пр.). Труды Эйхенбаума почти перестали издавать. Он перенес тяжелую болезнь сердца. Тем не менее ученый много занимался текстологической, редакторской и комментаторской работой. В 1959 он собирался писать книгу о текстологии и новую книгу о Лермонтове, но этим планам не суждено было осуществиться.

Понятие литературного быта придумали в 20-х годах XX века русские формалисты. Их называют формалистами — на самом деле они были не такими уж формалистами. Они интересовались формой постольку, поскольку она чему-то противостоит, с чем-то борется, поскольку эта форма динамична. И в качестве иного по отношению к этой форме, того, с чем она борется и взаимодействует, они пытались сформулировать понятие быта.

Понятие «быт» было очень актуальным в советской культуре в то время, большевистская власть боролась за новый быт, а поэты говорили о «развороченном бурей быте» (Есенин) или о том, что «любовная лодка разбилась о быт» (Маяковский). Быт представлялся непослушной внешней средой, которая трудно поддается культурному упорядочению.

Примерно так мыслил быт и один из лидеров русской формальной школы, писатель и литературовед Виктор Шкловский. Он писал: «Мы, футуристы, раскрепостили искусство от быта, сделали его свободным от быта». Для него быт — это внешняя жизненная среда, которую искусство осваивает своими приемами, это пассивный материал искусства, который поддается колонизации посредством искусства. Это односторонняя активная преобразовательная деятельность, свойственная эстетике русского авангарда.

Товарищи Шкловского по формальной школе мыслили быт иначе. Они называли его собственно литературным бытом, имея в виду, что в социальной жизни, в быту, за рамками литературы есть какие-то вещи, которые взаимодействуют с литературой и могут усваиваться с нею. Это двустороннее взаимодействие, когда то, что было литературой, может стать бытом, и наоборот.

Здесь было два варианта понимания этого самого быта. Одно решение предлагал Борис Михайлович Эйхенбаум в нескольких своих статьях, одна из которых так и называется — «Литературный быт». По мысли Эйхенбаума, история литературы должна заниматься не только тем, что такое литература, но и тем, как быть писателем, как писатель живет и осуществляет себя в общественной структуре. И поэтому Эйхенбаума на сравнительно позднем этапе развития русской формальной школы заинтересовали институциональные формы существования литературы, те способы организации литературной среды, в которой возникают и циркулируют литературные произведения. Эйхенбаум предложил различать две такие институционализации, две формы. Это, во-первых, литературный кружок или салон и, во-вторых, литературный журнал и издательство.

Они различаются тем, что в салоне или кружке писатели совпадают с читателями, люди пишут тексты фактически для самих себя, для своих ближайших коллег, товарищей, для тех, с кем они встречаются в этом самом салоне. Соответственно, тексты часто получаются небольшими, их удобно читать даже публично. Эти тексты свободно циркулируют между участниками кружка, обсуждаются, в такой ситуации даже частные письма могут превращаться в литературные тексты. И такая деятельность, разумеется, не носит никакого коммерческого характера. Люди пишут ради собственного удовольствия, ради удовольствия тех, с кем они дружат.

Вторая институционализация литературы, которую различал Борис Эйхенбаум, — это, как он выражался, «журнал с редакцией и бухгалтерией», совсем другая форма, в которой писатель и читатель четко отделены друг от друга. Писатель может совсем не видеть своих читателей — их много, они живут в разных местах, он их не знает. Он общается с другими людьми, с немногими профессиональными редакторами самого журнала. Более того, его отношения с читателями опосредованы деньгами: читатель подписывается на журнал, а писатель получает гонорар — отсюда бухгалтерия. Кстати говоря, именно от журнала, по-видимому, идет привычная впоследствии форма полистной оплаты литературного творчества, когда устанавливается ставка гонорара за текст определенной длины.

Таким образом, журнал и кружок образуют две формы литературного быта, легко прослеживающиеся в русской литературе XIX века, которой занимался Эйхенбаум. Если для начала XIX века, условно говоря, пушкинской эпохи, преобладающим является именно светский кружок — светский или чисто литературный кружок, — то во второй половине XIX века отчетливое преобладание получила именно форма литературного журнала, который мы с тех пор знаем на протяжении более чем столетия. Как видим, Эйхенбаум предлагал понимать литературный быт через социальные институциональные понятия, категории.

Совсем другое понимание литературного быта предложил третий участник русской формальной школы — третий из ее признанных лидеров — Юрий Тынянов. Для него литературный быт складывается не из институций, не из социальных структур, а из текстов. Примером могут служить, например, уже упомянутые мной частные письма. В принципе, это не литературный текст, они обычно функционируют независимо от литературы. Но в некоторых ситуациях они могут превратиться в литературный факт — так называл это Тынянов — литературный быт, литературный факт. Они могут переписываться, циркулировать между разными людьми, даже незнакомыми между собой, и рассматриваться не с точки зрения конкретного жизненного содержания, которое в них излагал автор, а с точки зрения той формы, того стиля языка, которым они написаны, как факты настоящей литературы. И в некоторой эпохе русской литературы именно так и происходило. В ту же самую пушкинскую эпоху многие частные письма писателей функционировали как настоящие литературные тексты. Тогда как позднее они вышли из этой сферы, и современные читатели, если читают переписку писателей — она, бывает, публикуется, — читают ее преимущественно как вспомогательный текст по отношению к романам или стихам, а не для того, чтобы насладиться стилем и мыслью данного писателя.

Сами субъекты литературного быта в этих двух институциализациях — эйхенбаумовской и тыняновской — тоже различаются. Потому что если для Эйхенбаума типичным субъектом литературного быта было то, что он называл литературным поколением, то есть большая, необязательно тесно сплоченная группа людей, которые разделяют общий исторический опыт и привыкли работать в одной и той же социальной среде — например, в той же самой среде кружков или среде журналов и издательств, то Тынянов предложил в качестве субъекта литературного быта так называемую литературную личность — человека, который либо вообще ничего не пишет, либо пишет мало и, может быть, не самые интересные вещи, но своим поведением в литературе, общаясь с другими писателями, становясь, бывает, предметом их сочинений, обеспечивает некоторый постоянный литературный сюжет.

Тынянов приводил в качестве любопытного примера знаменитого стихотворца-графомана пушкинской эпохи графа Хвостова, над которым любили потешаться молодые поэты-романтики в своих стихах — несообразно преувеличенные похвалы этому поэту, «любимому небесами», как выражался Пушкин в «Медном всаднике». По мысли Тынянова, граф Хвостов был вовсе не глупым человеком. Он понимал, что над ним смеются, он понимал, что его стихи плохие, но он соглашался играть роль такого литературного шута. Это странно, потому что он был сенатором и очень знатным вельможей и не потерпел бы над собой насмешек в нелитературной среде. Но, вступая в литературу, он принимал на себя роль шута, становился литературной личностью. И на основе его личности создавались литературные тексты. Вот как работает литературный быт в тыняновском понимании.

Борис Михайлович Эйхенбаум (4 октября 1886, Красный - 24 ноября 1959, Ленинград) - русский литературовед, один из ключевых деятелей «формальной школы».

Родился в семье земских врачей в уездном городе Смоленской губернии. В 1890 отца перевели в Землянск Воронежской губернии, а семья переехала в Воронеж, где прошли детство и юность Эйхенбаума.

После окончания гимназии в 1905 году Эйхенбаум приезжает в Петербург и поступает в Военно-медицинскую академию, а в 1906 году, пока академия была закрыта из-за студенческих беспорядков, учился на биологическом отделении Вольной высшей школы П. Ф. Лесгафта (где познакомился со своей будущей женой). Параллельно занимается музыкой (скрипка, рояль, вокал). В 1907 году Эйхенбаум покидает академию и поступает в Музыкальную школу Е. П. Рапгофа и на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. В 1909-м Эйхенбаум оставляет профессиональные занятия музыкой, делая выбор в пользу филологии. В этом же году, после двух лет учёбы на славяно-русском отделении, Эйхенбаум переходит на романо-германское, однако в 1911-м возвращается на славяно-русское. В 1912 году Эйхенбаум заканчивает университет. Участник Пушкинского семинария С. А. Венгерова.

В апреле 1911 женился на Раисе Борисовне Брауде.

Анекдот и биография - вот, что осталось нам от литературы, остальным завладела жизнь и кинематограф.

Эйхенбаум Борис Михайлович

В 1911-1913 секретарь М. К. Лемке. В 1913 сдал государственные экзамены и начал преподавать русскую литературу в гимназии Якова Гуревича. В 1914 оставлен при университете.

В 1913-1914 годах Эйхенбаум печатается во многих периодических изданиях, ведёт обозрение иностранной литературы в газете «Русская молва».

В 1917 сдал магистерские экзамены. С осени 1917 преподавал на Высших женских курсах Раева. В 1918 зачислен приват-доцентом кафедры русского языка и словесности Петроградского университета. Работал во 2-м педагогическом институте, Институте живого слова, Институте истории искусств.

В апреле 1918 приглашён в Литературно-издательский отдел Наркомпроса для подготовки сочинений русских классиков. С этого началась деятельность Эйхенбаума в области текстологии.

Ключевой момент биографии Эйхенбаума - сближение с участниками кружка ОПОЯЗ в 1917 году. В 1918 году Эйхенбаум присоединяется к ОПОЯЗу и участвует в его исследованиях до середины 1920-х годов. Также его увлекает проблема «литературного быта», при обсуждении которой ему приходится полемизировать с Ю. Н. Тыняновым.

Одна из самых тёмных страниц его научной биографии - сотрудничество с Томским университетом. В исторических очерках ТГУ имя Эйхенбаума значится среди «бежавших от Советов из центральной России» и «пополнивших профессорско-преподавательский состав университета» учёных с глухим упоминанием 1919 (в том числе при Колчаке) – весны 1920 гг. (Томский университет, 1880-1980. Томск, 1980. С. 113, 140). В статье «Энциклопедического словаря Гранат», готовившейся при участии самого Эйхенбаума, нет ни слова о его работе ни в Томском, ни в Нижегородском университетах (хотя архивные данные по Нижегородскому университету сохранились).

В августе 1936 Президиум АН СССР присудил Эйхенбауму степень доктора литературоведения без защиты диссертации, за выдающиеся работы в области русской литературы и текстологии.

Пережил блокадную зиму, в марте 1942 вместе с университетом эвакуирован в Саратов, откуда вернулся в конце 1944. 28 февраля 1944 награждён орденом Трудового Красного Знамени.

В 1949 он оказывается жертвой «борьбы с космополитизмом»: 5 апреля на заседании Учёного совета филологического факультета ЛГУ состоялась проработка четырёх профессоров (Эйхенбаума, Жирмунского, Азадовского и Гуковского), за которой последовало увольнение. Осенью того же года Эйхенбаум подвергся резким нападкам в прессе, в том числе со стороны А. Фадеева и А. Дементьева. О статье последнего Эйхенбаум отозвался в дневнике:

Статья просто шулерская и невежественная до ужаса. А главное - подлая. «Пересилить время» нельзя, а так получилось, что мы сейчас не нужны. Жаль, конечно, что нужны подлецы и дураки, но надо утешаться тем, что это не везде, а в нашей маленькой области, которая оказалась на задворках. В самом деле, что мы значим рядом с атомной бомбой?

Уволенный также из ИРЛИ, Эйхенбаум потерял всякую возможность печататься. Лишь через несколько месяцев после смерти Сталина, в сентябре 1953, он смог вернуться к редакторской деятельности.

24 ноября 1959 на вечере скетчей Анатолия Мариенгофа Эйхенбаум произнёс вступительное слово и умер, заняв своё место в первом ряду.

Семья

• отец - Михаил Яковлевич Эйхенбаум (1853-1917), земский врач, крестился в 1880; с 1900 работал во врачебной и юридической службах Юго-Восточной железной дороги
• мать - Надежда Дормидонтовна Эйхенбаум, урождённая Глотова (1858-1914), из русской морской семьи Глотовых, дочь подполковника Корпуса флотских штурманов, одна из первых женщин-врачей, ученица П. Ф. Лесгафта, в Воронеже занималась частной практикой
• дед - Яков Моисеевич Эйхенбаум (1796-1861), известный еврейский просветитель и литератор, инспектор казённых раввинских училищ и еврейских школ в Кишинёве, Одессе и Житомире.
• брат - Всеволод Волин, анархист
• двоюродный брат (по матери) - М. К. Лемке
• жена - Раиса Борисовна Эйхенбаум, урождённая Брауде (1890-1946), дочь купца второй гильдии
• дети:
  • Ольга Борисовна Апраксина (1912-1999), была замужем за театральным художником Алексеем Апраксиным (1901-1941, умер от голода в осаждённом Ленинграде)
  • Виктор (1914-1919), умер от дизентерии
  • Дмитрий (1922-1943), погиб под Сталинградом
• внучка Елизавета Алексеевна Даль, урождённая Апраксина (1937-2003), монтажёр кино, жена Олега Даля

Труды

• Пушкин-поэт и бунт 1825 года (Опыт психологического исследования), 1907 (первая опубликованная работа Б. М. Эйхенбаума).
• Как сделана «Шинель» Гоголя, 1919. (Текст: Как сделана «Шинель» Гоголя.)
• Мелодика русского лирического стиха, 1922. (Текст: Мелодика русского лирического стиха (фрагмент).)
• Молодой Толстой, 1922.
• Анна Ахматова. Опыт Анализа, 1923.
• Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки, Л.1924.
• Сквозь литературу, Л. 1924.
• Лесков и современная проза, 1925.
• О. Генри и теория новеллы, 1925. (Текст: О. Генри и теория новеллы.)
• Теория «формального метода», 1925. (Текст: Теория «формального метода».)
• Литературный быт, 1927.
• Лев Толстой: пятидесятые годы, 1928.
• Лев Толстой: шестидесятые годы, 1931.
• Маршрут в бессмертие (Жизнь и подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова), 1933
• Лев Толстой: семидесятые годы, 1940.

Литературный быт это форма быта, образованная под влиянием литературного процесса.

Происхождение

Становление нового быта в начале ХХ века в России, обусловленного политическими изменениями, значительно повлияло на литературу. Поэты писали о том, что «любовная лодка разбилась о быт» (В. В. Маяковский), о «развороченном бурей быте» (С. А. Есенин).

Понятие литературного быта исследовали в 1920-х годах лидеры русского формализма: В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум, Ю. Н. Тынянов. Русский писатель, литературовед В. Б. Шкловский полагал, что искусство свободно и обособлено от быта, а собственно быт – материал, источник для искусства. Товарищи В. Б. Шкловского представляли быт по-другому. Б. М. Эйхенбаум и Ю. Н. Тынянов считали, что быт, или социальная жизнь, взаимодействует с литературой, т. е. быт усваивается с литературой, и наоборот. Такое сочетание они называли «литературным бытом», откуда и появился термин.

«Литературный быт» Б. М. Эйхенбаума

Несмотря на общий взгляд на связь между литературой и бытом, обоснования литературного быта формалистов Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова различаются. Б. М. Эйхенбаум в своих статьях («Литература и литературный быт», 1927 г.; «Литература и писатель»,1927 г.) утверждал, что история литературы основывается на соотношении литературной жизни и литературы, т. е. литература изучает не только творчество писателя, а и его жизнь, реализацию в социальной структуре общества. Литературовед занялся изучением институциональных форм литературной среды, в которой создавались и функционировали произведения, в результате чего выделил две формы литературного быта:

• кружок, салон, общество;
• журнал, издательство;

Эти формы отличаются тем, что в кружке или салоне писатели самостоятельно читали свои произведения, вынося их на обозрение участников группы. Такое творчество не имело коммерческого характера. В другой форме институционализации литературы – «журнал с редакцией и бухгалтерией», как обозначал Б. М. Эйхенбаум, – писатель отдален от читателя, он сотрудничал с редакцией журнала, а от читательской подписки получал гонорар (бухгалтерия). Таким образом, формалист Б. М. Эйхенбаум установил две институционализации литературного быта – литературный кружок и журнал – путём изучения социально-литературной жизни.

«Литературный быт» Ю. Н. Тынянова

Представитель русского формализма Ю. Н. Тынянов считал, что литературный быт состоит из текстов, которые приобретают или утрачивают значение литературного факта, что указано статье исследователя «Литературный факт» (1924 г.). Бытовые тексты, содержащие события литературной жизни, при отнесении их к литературе, становятся литературными. Например, текст элементов быта пиателей – писем, дневников, мемуаров – часто служит дополнительным материалом к литературным произведениям и входит в структуру литературы эпохи.

Субъекты литературного быта

Субъекты литературного быта в двух его пониманиях – эйхенбаумском и тыняновском – также различаются. Субъект литературного быта по мнению Б. М. Эйхенбаума – литературное поколение, т. е. объединение людей, работающих в одной социальной среде (среда кружков или среда журналов, издательств). Субъект литературного быта Ю. Н. Тынянова представляет собой литературную личность – человека из литературного окружения, который привлекает интерес писателей своим поведением и выступает предметом их произведений. К примеру, стихотворный талант графа Хвостова часто высмеивался в сочинениях поэтов-романтиков: «Поэт, любимый небесами…» (А. С. Пушкин).