Сколько же еще на Руси святых, почитаемых сердцем народа, но не канонизированных соборно..? Воин-мученик Евгений Родионов, монах-тайновидец Авель - эти имена, казалось бы, известны и любимы всем православным миром, но по каким-то причинам до сих пор не прославлены в лике святых. Возможно, что для их канонизации, как это уже было с преподобным Серафимом Саровским, не нужно решение синодальной комиссии, но необходима царская воля грядущего Государя. Бог знает...
Однако есть и другие имена угодников Божиих, которые не столь известны, но не менее любимы. Среди них замечательный батюшка, истинный исповедник христианской веры, протоиерей Михаил Труханов.
Отец Михаил пятнадцать лет провел в лагерях, тюрьмах и поселениях как исповедник православной веры. Впервые он ещё студентом Института геодезии и картографии был арестован в 1941 г. "за организацию кружка по изучению Библии" и «отсидел» в лагерях до 1956 года, в общей сложности 5555 дней.
Он учил своих духовных чад тому, что "возрождение России, как и преображение мира, должно начаться с преображения самого себя. А преображение начинается со смиренного сознания своего недостоинства и с вопля перед Богом: "Господи, прости мне прошлое мое и укрепи меня, чтобы я в будущем не грешил! Будь со мной, как Ты был с отцами нашими праведными!"
Последние годы своей жизни отец Михаил прожил в Свято-Духовом скиту под Минском, в Белоруссии вместе с монахом Никоном (в миру - Леонидом Калугиным, бывшим директором завода холодильников "Минск", который подвергся политическим преследованиям за попытку выдвижения кандидатом в президенты РБ в 2001 году).
На прощание отец Михаил подарил мне свой молитвослов, составленный в ГУЛАГе. Вспоминая, как писался молитвослов, отец Михаил рассказывал: «У меня там ценное только одно: те молитвы, которые были продиктованы в тех условиях, в которых я находился. - Какие? Вот, скажем, я... в бессознательном состоянии, пораженный пеллагрой (а это такое заболевание, у которого обычен смертельный исход). Дистрофия - это всем понятно - истощение. Кожа шелушится, как рыбья чешуя. Это мы говорим, например, дерматит. Деменция - слабоумие - причем слабоумие такое, когда вы забываете все.
Тут можно говорить еще, что я, например, забыл то-то и то-то, - не это. Я забываю даже, как пишутся буквы, как пишутся цифры, как зовут мою маму, как зовут моих учителей или тех товарищей, с которыми дружил. Абсолютное отсутствие памяти! Я знал десяток псалмов наизусть, когда я попал в места не столь отдаленные, но в том состоянии я ничего не знал! Я никаких молитв не знал. У меня осталось только - по чувству - сознание потребности в молитве. И я говорил только: "Боже, будь со мной!" И вот эту молитву - "Боже, будь со мной!" я потом десятки лет, пока Господь не восстановил опять это все, пронес с собой..."
Главное место в молитвослове было отведено Покаянной молитве, вот ее слова, не утратившие своего спасительного значения и сегодня.
Господи, помилуй, прости и спаси нас!
Мы все повинны в том, что при господствовавшем в стране безбожии утратили ревность соблюдения евангельских Христовых заповедей и строгость нравственного поведения.
Мы не препятствовали осквернению святынь наших, разорению храмов и монастырей.
Мы боялись перед людьми явно, смело исповедовать даже свою веру в Господа нашего Иисуса Христа.
Мы трусливо молчали и не протестовали, слыша и зная о миллионах гонимых, заточенных в тюрьмы и лагеря, истязаемых голодом, холодом, тяжкими работами и расстреливаемых за правду жизни христианской.
Мы раболепно приветствовали, рукоплескали богохульникам, нечестивым властителям и убийцам.
Грехи наши и народа нашего свидетельствуют пред Богом против всех нас. «Горе нам, что мы согрешили!» (Плач 5:16).
Ныне у нас повсюду обман и нечестие, обида вдов и сирот, словоблудие и растление молодежи, пьянство и разврат, душегубительство нерожденных младенцев, убийства и явное, уже узаконенное, служение сатанизму.
Мы в ужасе оттого, что видим и слышим. «Ужас отовсюду!» (Иер. 49:29).
ГОСПОДИ! Вышли делателей Своих на жатву Твою в страну нашу, дабы они просветили народы России светом Евангелия Христова, укрепили их в вере, привели к покаянию и наставили на спасительный путь христианской жизни.
В руке Твоей, ГОСПОДИ, «власть над землею». Ты владычествуешь «над царством человеческим» и кому хочешь, даешь его. И, зная это, мы смиренно умоляем Тебя, ГОСПОДИ, воздвигни в правителя страны нашей «человека потребного», мужа по сердцу Своему, православного христианина, дабы он равно относился ко всем народам нашим, исполнял благую волю Твою, направлял народы России к вере, покаянию и спасительной жизни в Церкви Православной.
ГОСПОДИ! Зная, что за тяжкие грехи отцов наших и за нашу греховную жизнь гнев Твой обрушился на Россию и на народы, ее населяющие, мы, ныне, умоляем Тебя, ГОСПОДИ, возбуди в нас, народах России, сокрушение сердечное о грехах отступничества от евангельского учения Христова и побуди всех нас в нарочитом трехдневном посте к всенародному покаянию, дабы Ты, ГОСПОДИ, презревши на скорбь и сердечное раскаяние наше о содеянных нами и отцами нашими грехах, помиловал и простил всех нас.
ГОСПОДИ! Отврати гнев Твой, праведно движимый на нас и на страну нашу. Помилуй нас и направь нас на спасительный путь жизни по заповедям Твоим, по воле Твоей святой.
ГОСПОДИ! Прости грехи наши тяжкие, содеянные нами делом, словом, помышлением и всеми нашими чувствами. Укрепи нас Своею святой благодатию, чтобы нам впредь жить по воле Твоей и не грешить, призывая Твое Всесвятое имя в помощь и спасение, все делая во славу Твою.
Аминь.
«Вот это и есть правда, - учил отец Михаил, - Царствие Божие. Туда мы не можем придти по иному билету, кроме любви. По праведной жизни. Покаяние и молитва. Покаянная молитва и молитва о том, чтобы Господь был с нами. Вот все, что требуется от нас и от каждого христианина!»
Этими замечательными словами можно было бы и завершить короткий рассказ о чудесной встрече со старцем Михаилом. Но это было бы полуправдой, поскольку наша последняя встреча с ним состоялась, как это ни удивительно, в день его преставления ко Господу. И хотя мы были в тысяче километрах друг от друга, он - в Белоруссии, а я - в Подмосковье, но для Духа нет границ и расстояний.
16 марта 2006 года мне привиделся очень необычный, яркий сон, в котором отец Михаил, такой радостный и светлый, как будто бы помолодевший, благословляет меня. Я стремлюсь приблизиться к нему, поцеловать благословляющую руку, но батюшка почему-то удаляется. Я делаю несколько шагов за ним и вдруг замечаю, как лицо батюшки застывает и преображается в изображение, написанное на иконе. Я отступаю назад и вижу огромную икону святых новомучеников и исповедников российских. Лик батюшки почти в самом центре, а точнее, слева внизу от центра иконы. Помню, я поразился огромному количеству святых, написанных на иконе, и никак не мог понять, почему батюшка, о судьбе которого я уже давно не имел вестей, явился мне подобным образом.
Лишь через неделю обстоятельства привели меня в Москву и я узнал, что батюшка явился мне в день своей смерти Я был потрясен и поспешил на Ваганьковском кладбище к месту упокоения отца Михаила Труханова. И с тех пор, его могилка стала для меня, как и для большого числа его духовных чад, местом, куда приходишь с болью и скорбями, а уходишь утешенным и духовно исцеленным.
Да простят меня книжники и наставники современного богословия, но для меня отец Михаил, независимо от официального канонического статуса, - святой угодник Божий, и при жизни, и после нее помогающий найти ищущим путь к Богу, путь к Истине и Покаянию. Вечная ему память!
Максим Лесков
Протоиерей Михаил (Труханов)
Протоиерей Михаил Васильевич Труханов родился 14 сентября 1916г. в селе Большая Тарасовка Клинцевского района ныне Саратовской области в семье священника Василия Труханова. Прадед о. Михаила строил храмы. Отец закончил Киевскую духовную семинарию и получил благословение на брак с Акилиной Ивановной Бондарчук, пробывшей восемь лет на послушании в монастыре. У них родилось двенадцать детей, но десять из них умерли в младенческом возрасте. Остались лишь двое - десятый Иоанн и одиннадцатый Михаил. На Самарщине начался голод и в 1923 г. семья переехала в Ташкентскую епархию. Школы там не было, и отец занимался сам с детьми арифметикой и грамматикой, добиваясь от них правильной каллиграфии.
В 1929г из Тамерлановки на Арале семье пришлось срочно уехать, по причине решения арестовать отца. Они прибыли в Туркестан, где испытали тяжелую нужду и голодали. В школу их не принимали, как детей лишенцев. Михаил поступил в школу только в 1929г, сразу в восьмой класс. Ему пришлось претерпеть не мало насмешек за свое происхождение, неказистый внешний вид и ветхую одежду. Но скоро, благодаря его большим способностям, одноклассники и учителя стали уважительно называть его профессором. А, о. Михаил всю свою жизнь с благодарностью вспоминал тех, кто оказал ему милость в то тяжелое время.
Закончив восьмилетку, Михаил в 14 лет уехал в Ташкент. Отец благословил его Святым Евангелием, сказав: «Читай, размышляй и исполняй, тогда Господь будет с тобою и тогда у тебя будет все, что Ему угодно», а мы - бедны, и кроме хлеба и трех рублей денег не можем ничего тебе дать. Окончив курсы чертежников-картографов, Михаил поступил на работу в трест геодезии, астрономии и картографии. Уже тогда ему пришлось вести суровый образ жизни, питался только один раз в день в столовой, принимая условия хозяйки, снимая жилье не пользоваться керосинкой. Он вспоминая говорил, что от юношеских соблазнов его ограждал страх грешить и быть наказанным за грех, а также неказистая внешность.
В 1937г. Михаил, по совету сослуживца, едет в Москву поступать в институт геодезии и картографии, экстерном сдав экзамены за десятилетку. По дороге он сделал остановку в Туркестане, и в последний раз встретился с отцом, который в тот же день уехал в Алма-Ату, а в ноябре вместе со всем духовенством собора был арестован, сослан на Колыму и там погиб.
Приехав в Москву, Михаил поразило большое количество храмов. Он любил посещать Воскресенский храм в Сокольниках и молился там о даровании ему мудрости, чтобы преуспевать в науках. Получив на первом экзамене двойку, он отправился в храм и с обетом стать изгнанником в Сибири молился - просил Господа, дозволить ему хоть три - четыре года здесь побыть, и заложить основы истины Его единой. Господь точно исполнил его просьбу и Михаил три года и семь месяцев жил в Москве, пока его не арестовали и отправили в ГУЛАГ на 5555 дней. Школой смирения, молитвы, терпения, страдания и опытного научения тому, чтобы всецело уповать на всегда благую волю Божию, называл о. Михаил время пребывания в лагере.
Михаил пошел к ректору, и тот, учитывая его стаж работы в тресте астрономии, геодезии и аэрофотосъемки, разрешил ему пересдачу экзамена по математике, заодно узнав, какой предмет он может еще завалить и, взяв с него слово, что ни с какими другими просьбами он не будет к нему обращаться. Став студентом, Михаил оказался одним из лучших студентов. Однажды ректор вызвал его и выписал ему дополнительное денежное пособие. Михаил регулярно по воскресеньям и праздничным дням посещал богослужения. Настоятель храма свт. Николая (в Кузнецах) о. Александр (Смирнов) проявил к нему особое внимание, после службы приглашал его на обед, и разрешал работать в его библиотеке. Это очень поддерживало бедного студента. Однажды он посетовал на то, что вряд ли сможет отблагодарить его. На это о. Александр ответил, что в свое время один купец помогал ему и заповедал потом сделать тоже кому-то из молодых.
25 февраля 1941г. в общежитии, где жил Михаил, был произведен обыск, найдено давнишнее прошение о благословении на монашеский постриг, и он был арестован. Ему было приписано обвинение по организации кружка по изучению Библии. В камере Бутырской тюрьмы он решил соблюдать предпасхальный пост, который приняли за политическую голодовку. Сокамерники считают недоразумением его арест, и верят в его скорое освобождение. В начале июня ему объявляют приговор - восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Придя в камеру в радостном настроении, читая про себя слова псалма «Хвали душе моя Господа», он стал просить Господа удостоить его и в заключении проповедовать Евангелие Христово тем, кто его не слышал, и приводить к христианской жизни тех, кто доселе ею не живет.
В Унжлаге, за г. Горьким Михаил был зачислен в лесоповальную бригаду строгого режима. Изнемогая от непосильной работы он никогда не мог выполнить дневной нормы, не получал положенной нормы хлеба и сдавал физически. Вскоре он уже не мог выходить на работу из-за начавшейся болезни сердца, сопровождавшейся отечностью конечностей и водянкой, вскоре к этому добавилась пеллагра - тяжелое заболевание пищеварительной системы, от которого умирали многие заключенные в те годы.
Во время болезни произошла потеря памяти, он забыл почти все. Но сохранялась потребность молитвы. А поскольку все молитвы были забыты, то к Богу обращаться он стал своими словами. Силу молитвы Михаил знал с детства, когда смертельно больной отец попросил его девятилетнего встать перед образом Спасителя и попросить об исцелении отца, через день отец встал здоровым. Затем, в Туркестане, когда дома не осталось никакой еды, он по совету матери стал читать акафист святителю Николаю и неожиданно ему предложили хорошо оплачиваемую, посильную работу. И теперь, в лагере Михаила спасла молитва «Боже, будь со мной». Бог послал Михаилу и там людей, которые спасли ему жизнь. В 1946 г. его перебрасывают на Дальний Восток. В феврале 1949 г. он получает формальное освобождение из лагеря, но фактически оставлен в Ванино до особого распоряжения. В марте 1951 г. его этапируют в Красноярский край, где он исцеляет больную раком многодетную женщину.
И, новый арест, и осуждение на 10 лет. При пересылке, в дороге он рассказывал заключенным только что прочитанную им книгу о принципах действия атомной энергии, и ему вменили статью об организации террора на Красной площади. До марта 1956г. он пребывает в Омском лагере и здесь происходит чудесное событие. Его отец, когда Михаилу было семь лет, усиленно молился Господу, кому из детей быть доктором, а кому священником. Жребий выпал Михаилу быть доктором, что очень огорчило его, но отец все время твердил, что ему профессором назначено быть от Господа. И вот неожиданно для себя Михаил начинает работать врачом - кардиологом, рентгенологом, заведующим эпидемиологической лабораторией. Потом он удивлял своих коллег врачей знанием трудных вопросов медицины и невежеством в вопросах легких, сказывалось отсутствие систематических знаний.
Незадолго до ареста Михаила познакомили с прихожанкой Богоявленского собора Верой Александровной Леонидовой. Она была москвичка, работала чертежницей на номерном заводе. На первой же встрече Михаил неожиданно сказал, что его будущее в лагерях. Вера Александровна навещала Михаила в лагерях и ссылке, передавала ему Св. дары и поддерживала его все 15 лет его заключения. Она говорила, что все эти годы она знала только работу и храм. С номерного завода ее уволили за переписку с заключенным, и она работала на дому. После досрочного освобождения в марте 1956 г. и полной реабилитации он едет в Москву, где они регистрируют брак с Верой Александровной. Михаил восстанавливается в институте геодезии и картографии и закачивает его.
В 1958 г архиепископ Черниговский Андрей рукополагает его в сан священника. С октября 1963г о. Михаил, сдав экстерном экзамены за семинарию, в течение четырех лет (первый год - заочно) обучался в Московской Духовной Академии. Закончив ее блестяще в 1967г. он получил степень кандидата богословия. За это время он получил две награды: наперстный крест и протоиерейство.
Время священнического служения о. Михаила выпало на период гонений на Церковь в 60-е годы. За ревностное служение ему не давали подолгу служить на одном месте, но он не мог не говорить людям о Боге. Служил о. Михаил в различных храмах Московской епархии и приобрел много духовных чад. Последним местом его служения перед выходом за штат в 1979 г был храм свт. Николая в Пушкино.
В 90-е годы начинается открытое старческое окормление о. Михаилом верующих г. Москвы, да и всей России. Дома у о. Михаила собирались люди разных сословий, монашествующие и творческая интеллигенция, ученые и врачи. И никто не уходил от него не утешенным и не накормленным.
В 1993 - 2000г. были опубликованы богословские работы о. Михаила. В тот период они оказали существенное влияние на формирование глубокого православного мировоззрения многих людей, пришедших тогда в Церковь. Это такие работы как: «Об истоках христианской веры».М. 1993.; «Как спастись в современном мире. Апология христианского поста». М. 1993.; «Прикосновение любви» М.1994.; «Дивны дела Твои, Господи. Слово о Шестодневе. Евхаристия. О Промысле Божием». М. 1995 и др.
С начала 2000 г. о. Михаил начинает тяжело болеть, но продолжает принимать людей, молиться и помогать в самых затруднительных обстоятельствах, даже предпринимает дальние поездки к своим духовным чадам. Скончался о. Михаил 16 марта 2006г. в Белоруссии. Похоронен он на Ваганьковском кладбище в Москве. Матушка о. Михаила - Вера Александровна упокоилась 11января 2011г. на 98 году жизни. Ей еще пришлось потрудиться над изданием трудов о. Михаила и увековечиванием его памяти.
«Дивен Бог во святых Своих», можем мы сказать познакомившись с жизнеописанием о. Михаила. Вечная ему память!
По материалам книги «Михаил Труханов (протоиерей). Воспоминания: Первые сорок лет моей жизни», Минск. Лучи Софии, 2010.- 320с.
Клинцовского района Саратовской области в семье священника Василия Труханова . С детства прислуживал с братом в храме: выходил с подсвечником, подавал кадило, просфоры.
После революции из-за голода и гонений семья была вынуждена переезжать с места на место. Отцу священнику, как лишённому избирательных прав, продуктовые карточки не выдавались, не выдавались и членам семьи лишенца.
Михаила как сына священника не брали в школу, обучался дома. В ноябре года удалось поступить сразу в 8 класс. В школе он испытывал издевательства, как "сын попа". Учился он очень хорошо. По окончании 8 класса, в 14 лет, ему пришлось устраиваться на работу.
Чтобы продолжить образование уехал в Ташкент , работал фотометристом в тресте Геодезии, Астрономии и Картографии. В 1934-1937гг. побывал в четырех комплексных экспедициях. В воскресные и праздничные дни в соборе прислуживал владыке, подносил облачения и стоял с посохом за богослужениями.
Арест
11 мая года (после Пасхи) начала работать Комиссия Верховного Совета по пересмотру дел политических заключенных. Вызвали и Михаила Труханова. После получасового перекрестного допроса его удалили из комнаты на время совещания. Выходя за дверь, столкнулся с лагерным уполномоченным, так как он не закрыл за собой плотно дверь, то можно было услышать:
Вот от вас вышел заключенный, а я у него десять дней тому назад изъял при обыске антисоветскую книгу на иностранном языке (на латыни), которую он называет Евангелием. Примите это во внимание, когда будете выносить свое решение об этом заключенном.
Напрасно вы изъяли у зека Евангелие. Это минус вашей культуре, Евангелие написано около двух тысяч лет назад, и понятно, в нем не могло быть никакой антисоветчины. Вам следует возвратить Евангелие.
Через десять минут его позвали обратно и объявили о полной реабилитации.
18 мая г. прибыл в Москву , явился в свой институт, где довершил образование.
9 марта рукоположен в сан священника в Чернигове года Преосвященнейшим Андреем, Епископом Черниговским и Нежинским.
В году закончил Московскую Духовную Академию . Служил в г. Пушкино Московской области.
16 марта года умер. Последнее время отец Михаил жил недалеко от дер. Касынь в Свято-Духовом скиту под Минском, в Белоруссии. Первую панихиду по усопшему совершил близко знавший его Митрополит Минский Филарет, Экзарх Белоруссии. Похороны состоялись 20 марта на Ваганьковском кладбище г. Москвы. Отпевал его настоятель храма Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище протоиерей Василий в сослужении более двадцати священников и трех диаконов. На похороны пришли многочисленные духовные чада усопшего.
Труды
- Об истоках христианской веры. Москва. 1993
- Как спастись в современном мире. Апология христианского поста. Москва. 1993
- Прикосновение любви. Москва. 1994
- Дивны дела твои, Господи. Слово о шестодневе. Москва. 1995
- Воспоминания: первые сорок лет моей жизни. Москва. 1996
- О поминовении усопших. Москва. 1996
- Православный взгляд на творчество. Москва. 1997
- О страстях и борьбе с ними. Москва. 1998
- Путь к истине - смирение и любовь. Москва. 1999
- Молитвы. 1999
- Мысли христианина о браке.
Литература
- Вопросы о вере и спасении // газета "Радонеж" № 4 (122) 2002г.
Ссылки
- http://193.233.223.18/bin/code.exe/frames/m/ind_oem.html?/ans - БАЗА ДАННЫХ: НОВОМУЧЕНИКИ И ИСПОВЕДНИКИ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ XX ВЕКА Православного Свято-Тихоновского Богословского Института
- http://www.cofe.ru/Blagovest/article.asp?heading=32&article=10432 - статья посвященная кончине прот. Михаила
"отдыхать" на 200 г хлеба в сутки
Вольнонаемный завпроизводством - 2000 руб.
20 апреля 1954 года каторжные условия были отменены: в бараках были сняты решетки с окон, запоры с дверей, а с одежды зеков спороли каторжные номера.
***Близ железнодорожной платформы Перерва (Курское направление, тогда километров 15 от Москвы) находились шесть корпусов общежития студентов. В комнате одного из них вместе с аспирантом проживал и я.
25 февраля 1941 г., примерно в половине первого ночи нас разбудил стук в дверь. Поднявшись и открыв дверь, я увидел коменданта нашего общежития (степенного, весьма порядочного человека), который сразу же обратился ко мне: «Вот, к вам пришли». Вместе с ним в комнату вошли два молодых человека, оказавшихся (когда бросили пальто) военными. Старший достал из походной сумки и зачитал мне «ордер на обыск и арест».
Обыск длился до одиннадцати часов дня. Моя постель, мой портфель, тумбочка с книгами, конспек-тами, бумагами, письмами - все тщательно проверялось, прочитывались письма и конспекты. Найдено давнишнее мое прошение о благословении на монашеский постриг.
Когда формальности с обыском были закончены, собрали изъятое у меня и положили в большую сумку.
Из корпуса меня вывели к легковой машине и привезли в Москву, на Лубянку, в тюрьму. Шмон , купание под душем. Около часу сидел в боксе. Затем вывели во двор, посадили в воронок и привезли в Бутырскую тюрьму.
Опять шмон, мытье под душем. Сиденье в боксе более часа. Затем выход во двор, посадка в воронок и поездка на Лубянку…
Здесь вновь шмон, купанье под душем. Поднимают на лифте, заводят в пустую камеру. Часа через три вновь выводят во двор и везут в Бутырку. Челночные мои поездки на воронках (из Лубянки в Бутырку, из Бутырки на Лубянку, из Лубянки в Бутырку) говорят о том, что кегебисты не сразу определили, где держать меня подследственным, где именно проводить следствие.
Еще раз шмон, опять мытье под душем, сиденье около двух часов в боксе. Наконец, третий этаж западной башни, камера 212, которая становится местом моего обитания на последующие четыре месяца.
Меня арестовали «за организацию кружка по изучению Библии».
После напряженных занятий и суеты зимней сессии - вдруг полный штиль: тишина одиночки, нару-шаемая лишь регулярными поверками, оправками, кормлениями, прогулками (20 мин), шмонами, ежедекадно душем и преимущественно ночными вызовами к следователю…
Оторванному от повседневной сутолоки института и общежития, мне поневоле предоставилась возможность наедине подумать о происшедшем… За Библию, по закону, не должны брать в тюрьму; однако я, вопреки закону, все-таки сижу в ней; и неизвестно, сколько еще предстоит просидеть здесь. Но раз меня посадили за слово Божие, значит, тут действует, бесовщина, а метод борьбы с нею нам указан Христом: молитва и пост… В этой камере теперь начинается для меня иная, новая жизнь. Так и начну ее вооруженным молитвою и постом. Сейчас все христиане постятся; я же хоть в последние три дня перед Пасхою к ним присоединюсь: ни хлеба, ни воды!
В Великий Четверток 17 марта 1941 года я отказался от пайки хлеба, сахара (кажется, два кусочка) и баланды. Последовал вопрос надзирателя сквозь открывшуюся в двери кормушку : «Почему отказываетесь принимать пищу?».
Мой ответ: «Сейчас идет Великий пост в Церкви, а я - христианин, и потому до воскресенья - до праздника Пасхи - ничего есть не буду».
С тем же вопросом обращались ко мне еще человек пять. Выслушивали мой ответ и уходили. Один вопрошавший (видно, из начальствующих), услышав ответ, сказал: «Не будешь принимать пищу, станем кормить через кишку».
Около полудня двое конвойных повели меня к заместителю начальника тюрьмы по режиму; ввели в его кабинет и удалились.
За столом в кресле сидел военный лет сорока пяти, кажется, с тремя шпалами на гимнастерке и орденом на груди. Посматривая на бумажку, что лежала на столе, начальник задал мне обычные анкетные вопросы; потом встал из-за стола и принялся внимательно рассматривать меня, стоявшего с руками за спиною метрах в трех от него.
- Ты что - решил объявить политическую голодовку?
- Нет, как православный христианин я просто должен строго соблюдать пост в последние три дня перед Пасхой.
- Ты начинаешь политическую голодовку и голову мне не морочь со своим постом.
- Я вам уже ответил, что держу пост как верующий в Бога; никакой политической голодовки не объявлял и не собираюсь объявлять.
- Тебе сколько лет-то?
- Двадцать четыре.
- И ты, говоришь, верующий?
- Да, я - верующий; я - христианин.
- Ужели вправду ты веруешь в Бога?
- Да, конечно, верую в Бога (перекрестившись, я опять руки отвел за спину).
- И молишься Богу?
- Да, я молюсь Богу.
- Ха-ха-ха! Дико как-то! (Минутное молчание).
- Вот что: сегодня же принимай пищу, потому что твоя пасха прошла.
- Нет, не прошла!
- Откуда ты знаешь - «не прошла»? Вот, я тебе говорю - прошла уже пасха.
- Нет, не прошла! Мне известны остаточные формулы Гаусса , по которым я могу, если нужно, вычислить даты Пасхи хоть на сто лет вперед.
Снова молчание. Потом начальник задумчиво говорит, смотря на меня в упор:
Значит, используешь астрономию для расчета Пасхи… Здорово! В 24 года веровать в Бога и строго соблюдать посты… Дикость какая-то! И это - в наше-то время?! Ведь мы от социализма к коммунизму идем!
Молчание.
- Смотрю я на тебя - вроде живой ты; а на самом деле ты - ископаемая живность, этак XV века… Ты - просто фанатик! Фанатик!!! Ха-ха-ха! Ты - фанатик! Впервые вижу такую живность: фанатик!
Начальник отвернулся от меня, сел в кресло. Молчание длилось минуты три-четыре.
- Ну, а на пасху твою станешь ты есть?
- Конечно! Ведь Пасха - величайший христианский праздник!
Начальник помолчал, потом решительно: «Ну, смотри, сам проверю. Если ты обманываешь - не-сдобровать тебе. Иди! Фанатик!». Тут начальник, по-видимому, нажал на какие-то кнопки у края стола, так как сразу же появились в кабинете мои конвоиры, которым он приказал увести меня в камеру.
Прошли последние три дня поста. Наступило воскресенье - Пасха! Разумеется, я стал есть все, что мне давали. И на меня - ядущего, десятки разных лиц заглядывали в волчок и через кормушку. Слышно было, как заглядывавшие за дверью говорили шепотом между собою: «ест, как обыкновенно».
Заметим, что с этикеткой «фанатик» (по-видимому, записанной в моем деле начальством Бутырской тюрьмы) я, слава Богу, прошел по всем тюрьмам и лагерям до самого дня получения полной реабилитации - 11 мая 1956 г. (освобожден 14 мая 1956 г. из лагеря близ Омска; прибыл в Москву 18 мая 1956 г.)
***
Уже пятый месяц сижу в камере 212. Следствие закончено. Последний месяц меня никуда не вызывают. В камере со мною еще двое: писатель Слепнев Николай Николаевич (друг Кольцова, редактора «Огонька») и редактор газеты по нефтяной промышленности в Татарии (средних лет татарин). Мои сокамерники - коммунисты; они постоянно снисходительно подсмеиваются над моей верою в Бога, а особенно над предпасхальным постом. Мой арест и следствие за организацию общества по изучению Библии коммунисты считали, с моей стороны, ребяческой глупостью, а со стороны властей - простым недоразумением. И потому уверенно твердили о моем скором освобождении из тюрьмы.
В начале июня 1941 г. меня вызвали из камеры «с вещами». Услышав это, все решили: раз «с вещами», значит, на свободу. Слепнев Н.Н. шепчет мне свой московский адрес с тем, чтобы я зашел к его жене и рассказал о нем. Мы прощаемся; на душе у меня радостно. Раза три я прочитываю «Хвали, душе моя, Господа» (Пс. 145 на слав, языке).
Спускаюсь по винтовой лестнице в башне, предшествуемый и сопровождаемый надзирателями; затем ведут меня по тюремному двору. Мне просто весело: солнце, тихо, во дворе деревья, все в зелени…
Михаил Труханов, 1946 г., Унжлаг
Привели меня в комнату, в глубине которой за столом сидел какой-то военный. Мне сказано сесть у маленького столика, что стоял у самой двери. Военный спросил мою фамилию, имя, отчество, год рождения и из пачки бумажек, лежавших у него на столе (формата почтовой открытки), извлек одну, с которой и подошел ко мне. Положил бумажку на столик и сказал: «Читайте, и внизу распишитесь».
Читаю. «Определение Особого совещания НКВД. За антисоветскую агитацию… восемь лет исправительно-трудовых лагерей».
Внизу штампованная подпись: «Лавр. Берия». Мне указано расписаться где-то ниже подписи Берии.
Военный спросил меня: «Ясно?». «Да, ясно», - ответил я.
Тут же надзиратели меня увели и подвели к двери в новую камеру.
С радостью, широко улыбаясь, я переступил порог камеры, в которой находилось около сотни человек. Все бывшие в ней с любопытством сгрудились вокруг меня. Видя меня, улыбающегося, несколько голосов одновременно спросили: «Что? На свободу?». На что я, продолжая улыбаться, ответил: «Нет. Дали 8 лет».
В наступившем молчании кто-то внятно сказал: «Оставьте его, он рехнулся».
Все, доселе обступавшие меня, как-то отстранились, и я под молчаливые взгляды прошел камеру до конца, остановился у зарешеченного окна, сквозь которое виделось совсем близко стоявшее дерево с ярко-зеленой кроной. На душе у меня весело: почти беспрерывно читаю: «Хвали, душе моя, Господа».
Между тем, в камеру каждые десяток минут входили новые и новые люди, получившие свои сроки…
Ограничение деятельности человека, лишение его свободы - всегда бедствие для человека. Свобода лучше неволи. Тягостно переживать неволю. «Если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (1 Кор 7.21). Однако дух человеческий, хотя и в теле, но он не вяжется в кандалы, не сажается за решетку. И потому духом мы бываем свободны даже тогда, когда телом нас заключают, запирают в тюрьму.
Человек и в тюрьме бывает свободен духом своим, свободен внутренне - именно как личность - когда он исполняет заповеди Божии, когда живет праведно. Тогда как делающий грех, во грехах живущий, оказывается внутренне личностью, порабощенной греху, хотя он внешне (телом) живет на свободе.
Характер, склонности сердца человека, воля самой личности могут направляться как к добру, так и ко злу, как к жизни праведной, так и к жизни порочной (греховной); и соответственно делать человека свободным от жизни греховной или невольником грехов - рабом греха.
Размышляя так, я вспомнил слова одного богослова, года два назад (1939 г.) мною прочитанные: «Если бы я с помощью Божией мог обратить хотя бы одного человека к простой, чистосердечной вере во Христа Бога, Спасителя нашего, то я знал бы, что не напрасно жил на земле».
Стоя в камере у зарешеченного окна, я стал молиться Богу, стал просить, чтобы Господь удостоил меня и в заключении проповедовать Евангелие Христово тем, кто его не слышал, и приводить к христианской жизни тех, кто доселе ею не живет.
Ко мне подошло несколько человек (50-60-летнего возраста), решивших, по-видимому, из любопытства поговорить со мною. Один из них меня спросил: «Отчего у тебя, хлопец, такое хорошее настроение? Или, в самом деле, ты от отчаяния, получив 8 лет, с ума спятил?».
«Безнадежности, уныния во мне нет и быть не может, - отвечаю.- Конечно, на свободе лучше, чем в тюрьме. И, получив 8 лет, я должен быть готов к худшей жизни в заключении, нежели на свободе. Но что понимать под свободою? Вот, например, вы курите, а я нет. Значит, я свободен от дурной привычки, от табака, а вы - его рабы. Свобода всегда в воле человека: можно и за решеткой быть свободным, и на курорте не иметь свободы от дурных склонностей, худых привычек - словом, от страстей, от грехов. Ведь еще Христос сказал: «Всякий, делающий грех, есть раб греха». Настоящая свобода личности достигается пребыванием человека в любви, жизнью по-Божьи, жизнью праведной, которая только и делает человека личностью богоподобной и свободной, хотя бы телесно такой человек и находился в тюрьме».
Слыша начавшийся разговор, многие потянулись к нам послушать… И тот же пожилой человек заговорил со мною снова: «Ты, кажется, хочешь заверить нас, что свобода и в тюрьме есть. Мы и сами знаем эту свободу: свободу с подъемом вставать и с отбоем ложиться. В тюрьме никакой свободы быть не может, на то она и тюрьма. Я вижу, ты, молодой человек, еще совсем глупыш; у тебя чисто холуйская психология раба, покорного своим господам; ты даже в тюрьме находишь свободу и доволен ею. Прямо по Некрасову: «Чем тяжелей наказанья, тем им милей господа». А я, вот, хоть и в тюрьму попал, сражаясъ за свободу, но не сдаюсь и не сдамся. Я же коммунист! И добьюсь освобожденья своего собственной рукой».
Тут некто ехидно вставил: «Вот ты, коммунист, уже добился от своих же товарищей по партии освобождения из одной камеры в другую. Уж помолчал бы, борец за свободу!».
Далее в камере началось невообразимое: от нас все отступили, люди задвигались, стали сбиваться в кучки, и, кажется, сразу все заспорили, загалдели.
Около меня остались лишь двое, как выяснилось, верующих христиан православных.
Наступило время обеда. Надзиратели открыли дверь в камеру, и появилась деревянная бадья с ба-ландой . Загромыхали алюминиевые миски и ложки; рассаживались на скамейках обедающие, а кому не досталось места за столом, тот отходил в сторону с миской и, стоя, съедал свою порцию.
Для лучшего понимания тогдашнего моего христианского сознания придется кое-что вспомнить из предыстории, его сформировавшей.
Обучаясь в Москве на первом курсе геодезического факультета, я из письма матери узнал, что владыка и настоятель собора, а также мой отец 11 ноября 1937 г. арестованы в Алма-Ате. Примерно неделей раньше я получил от отца последнее письмо, в котором он писал мне: «Знай, Мишенька, где бы ты ни находился и что бы ты ни делал, я повседневно о тебе молюсь Богу и семь раз на день тебя благословляю, чтобы благо тебе было всегда, и чтобы Господь был с тобою».
Все последующие годы я регулярно по субботам (вечерами) и во все воскресные и праздничные дни бывал, исповедовался и причащался в разных московских храмах. (Благодаря умилительному пению слепых певцов в Воскресенском храме в Сокольниках я заучил по слуху на память псалом 145 «Хвали, душе моя, Господа». Желание знать Библию побудило меня поступить еще и в Библиотечно-архивный институт, где изучение Библии предусмотрено было программой. Библию на славянском языке мне подарил о. Сергий в Сокольниках.)
По окончании второго курса института (июль 1939 г.) решил принять монашество. И потому начал постоянно творить молитву: «Боже, будь со мною!». На полевых студенческих работах для напоминания о молитве в левом кармане пиджака всегда держал четки собственного изготовления.
Господь так хорошо расположил ко мне сердца лиц, с которыми я соприкасался в институте, что и сейчас, более пятидесяти лет спустя, сознаю себя недостойным этого отношения.
Декан всегда был ко мне внимателен и благожелателен. Ректор, помимо стипендии, ежегодно вы-писывал мне дополнительное «пособие». Профком в зимние каникулы выдавал недельную путевку в подмосковный дом отдыха. Моя «физиономия» регулярно появлялась (к «маю» и «октябрю») на Доске почета. (При аресте с доски «Лучшие люди института» бритвой вырезали мой портрет; вырезали прямо с красной тканью, на которую он был наклеен, и приобщили к следственному делу, потому-то и знаю, что видел при допросах во время следствия).
***
Из Бутырской тюрьмы в ночь на 26 июня 1941 г. нас вывезли этапом - 1310 человек и привезли в красных товарных вагонах на станцию Сухобезводное (примерно в ста километрах к северу от тогдашнего города Горького). На пересыльном лагерном пункте № 4 нас распределили по всем лагпунктам Унжлага. На 123-м лагпункте поначалу меня зачислили в лесоповальную бригаду строгого режима - интернациональную по составу. В «режимку» собрали «особо опасных» «контриков»: два испанца, один немец, два англичанина, три латыша, один еврей, несколько эстонцев и трое нас, русских.
Ходим в лес, пилим сосны, ели, березы. Раскоряживаем на строевой, шпальник, понтонник, ружболванку; непригодный лес идет на дрова, а из тонкомерных деревьев пилим рудстойку. Тяжело, голодно, холодно… Дневная норма - четыре с половиною фест-метра. (В лесной промышленности различают кубометры складочной древесины, например, дрова и кубометры дре-весины плотной, которыми учитывается деловая древесина без промежутков - фест-метры).
А так как в бригадирах и учетчиках всегда блатняки , то «контра» ущемляется в оценке исполненной работы; «контра» по большей части получает пайку хлеба 450-500 граммов, а блатняки - 700 и даже более.
«Контру» обычно презирают и ненавидят чекисты, охрана и даже те из заключенных (бытовики), которые хотят выглядеть перед властями вполне благонадежными гражданами и потому на людях клеймят «контру» «врагами народа».
Работая на лесоповале, никогда я не мог выполнить дневную норму выработки и с каждым днем все более и более изнемогал от непосильной работы, сдавал физически. Старался постоянно молиться - «Боже, будь со мною!»…
***
Расскажу о трагической судьбе молодого (лет двадцати) немца, работавшего со мною в режимной бригаде… Худой, высоченного роста, он наивно верил в коммунистические идеалы и, не желая выносить далее фашистский режим в Германии, год назад перешел границу в коммунистическое отечество. Здесь его сразу же приняли… в Бутырку. Получив по Особому совещанию пять лет, он прибыл в лагерь, на лесоповал.
Всякий раз на разводе - при выводе бригад заключенных к месту работ, когда происходит передача их конвою, - начальник охраны лагеря с присущим ему словоблудием твердил старшему конвоиру, чтобы он «этого фашиста» в зону обратно не приводил. Такой наказ слышался изо дня в день. Надо сказать, что немец никогда не давал повода для придирок ни бригадиру, ни конвойным. В строю становился всегда в середине колонны, на работе был прилежным, дисциплинированным и вежливым в обращении буквально со всеми.
Как-то нас вывели на шпалорезку - в помощь постоянно работающей там бригаде. К полудню сюда пожаловал на гарцующей лошади начальник охраны лагеря. Подошел к нашим конвоирам, потом подошел к нам, работающим; по обыкновению ругал нас, но, к нашему удивлению, совсем незлобно.
Затем подошел к немцу и, знаком (из-за шума работающей пилы) отозвав его в сторону, подвел к самому колышку, метрах в десяти от нас. Колышком, вбитым в землю, замаркирована была граница, за которую заключенным выходить нельзя. Начальник стал буквально толкать немца за пределы, отмеченные колышком. Немец с акцентом, но по-русски кричал: «Туда незя! Туда незя!»… Тогда начальник так сильно толкнул немца, что тот растянулся на земле, почти зацепив ногами колышек. Зная, что оказался вне безопасной для зеков зоны, он сразу же стал подыматься на колени…
В это время слышится крик начальника: «Что, фашист, бежать собрался?». И тут же раздается выстрел из нагана. Немец свалился на правый бок со стоном.
Машинист остановил работу пилы. Вся бригада напряженно смотрела на происходившее рядом.
Начальник охраны продолжал сквернословить по адресу пристреленного «при попытке побега». К нему подошел наш конвойный. Из полевой сумки начальник достал рулетку и стал измерять расстояние «побега» от линии оцепления до головы «беглеца». Здесь же, прямо на корточках стали что-то записывать под стоны «беглеца»: «О, о, о…»
Тишина. Пила не работала, заключенные безмолвствовали. Начальник спохватился: тишина в бригаде, и все смотрят в его сторону. Разразившись потоком словоблудия теперь уже по нашему адресу, он пригрозил, что не потерпит экономического саботажа в военное время… Пилу включили и работяги разошлись по местам работы.
Призвав бригадиров (шпалорезки и режимной), начальник охраны приказал им перенести окровавленного и стонавшего «беглеца» на стоявшую метрах в тридцати телегу для отправки его в хирургическую больницу лагеря (в 14 км от 123-го лагпункта). По дороге туда, как стало потом нам известно, немец скончался.
***
Работающие в нашей бригаде англичане были военными летчиками, некогда расквартированными в Прибалтике. Когда наши войска вошли в Прибалтику, летчиков препроводили в Бутырку, а теперь доставили в 123-й лагпункт.
С одним из них - Франком Бекстером (примерно тридцатилетнего возраста) я сблизился во время начавшейся у нас обоих болезни - декомпенсации сердца, сопровождавшейся отечностью конечностей и водянкой живота. Помещались мы в одной палатке. В санчасти нас уже освобождали от выхода на работу за зону, и потому мы почти все время лежали в палатке. Лингвистические данные были у нас примерно одинаковые: Франк научился в Бутырке кое-как понимать и говорить по-русски, а я что-то помнил из курса английского языка, усвоенного в институте. Каждый из нас при разговоре восполнял свой личный недостаток нужных слов обильной жестикуляцией, доводя собеседника если уж не до понимания такой «речи», то, по крайней мере, до догадки о смысле ее.
Наша «беседа» тематически касалась сиюминутной тяжести лагерной жизни: преодоления чувства голода, восстановления утраченного здоровья и прекращения нашего заточения.
Нам всегда хотелось есть. Истощенному человеку мало было съесть 400 грамм хлеба. Трудно стало вставать с постели, еще труднее - ходить.
Франк и я принялись усердно молиться Богу известной молитвой Господней «Отче наш», в которой есть такие слова: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Он меня учил произносить молитву по-английски, а и старался, чтобы Франк знал, как она читается по-русски.
Здесь следует упомянуть, что с первых же дней пребывания на 123-м Лагпункте я познакомился с приходящей в столовую дневальной женского барака, пятидесятилетней монахиней Александрой Петровной Садчиковой. В последующее время при встречах мы здоровались как старые знакомые. Последние две-три недели я почти совсем не выходил из палатки и, разумеется, с матушкой не встречался.
Однажды мы переживали состояние недоедания и голода особенно тяжело. Франк говорит мне: «Надо так с верою читать «Our Father», чтобы Господь услышал нас, голодных, и сразу же дал нам хлеб».
Три раза произносил Франк «Our Father», и я трижды вторил ему. Затем я по-русски трижды читал «Отче наш», и он мне вторил. Читали с верою, сознательно, просительно, ибо убеждены были в том, что любящий всех Господь и слышит и видит нас, к Нему молящихся.
Слышим, со скрипом открывается дверь палатки. Чей-то женский голос робко спрашивает дневального (старика с протезом вместо левой ноги): «У вас здесь живет (называется моя фамилия)?». Дневальный отвечает: «Да. Вот там, в углу лежит». Женщина ушла из палатки раньше, чем я повернулся посмотреть на нее.
Заслышав свою фамилию, я тревожно недоумевал: кому и зачем я мог понадобиться? Может, от лагерного начальства прислали справиться обо мне, готовя на отправку в этап…
Еще раза по два Франк и я прочли молитву Господню. Минут через десять опять раздается скрип открывающейся двери, и женщина, оказавшаяся известной мне монахиней, проходит мимо рядов вагонок прямо в угол, где мы лежим.
«Мир вам, Михаил Васильевич! Давно вас не видела; узнала, что вы болеете. Вот и пришла навестить вас; возьмите это (она развернула платок и передала мне две пайки хлеба по двести грамм), ешьте на здоровье. Небось, ведь есть-то хочется. Будьте здоровы, оставайтесь с Богом».
И, скомкав платок, она повернулась и зашагала к выходу. Уже вдогонку ей я нашелся проговорить: «Спаси вас, Господи, Александра Петровна! Благодарю вас».
Не договариваясь, Франк и я прочли с благодарностью к Богу «Our Father» и со слезами на глазах принялись есть «хлеб наш насущный».
Вскоре Франка Бекстера из лагеря освободили ; уходя, он мне оставил свой прекрасный спальный мешок (теплый и легкий), служивший мне до осени 1944 г.
В декабре 1941 г. мне на амбулаторном приеме впервые в карточке поставили диагноз: «дистрофия, авитаминоз (пеллагра)»; но освобождение от выхода на работу я получал по недостаточности сердечной деятельности (писали в карточке: «сильная отечность ног»).
В середине января 1942 г. на амбулаторном приеме в санчасти присутствовал сам начальник лагеря, приказавший врачу, чтобы таких, как я (а таковых оказалось человек восемьдесят), больше не освобождали от работы: «Залежались на нарах, доходяги. Пусть прогуляются на лесосеку, на лесобиржу: будут хоть снег разгребать или бревна шкурить».
Утром, однако, бригадир на разводе, по согласованию с конвоем, все-таки отказался брать меня на работу: «Тащить на себе доходягу не будем». И тогда же, прямо с вахты, меня отвели в карцер (в ШИЗО) «отдыхать» на двухстах граммах хлеба в сутки.
Шмон - обыск (тюремный жаргон).
Воронок - черная машина для перевозки арестантов.
Кормушка - небольшое окно в дверях камеры для подачи пищи, закрываемое снаружи дверцей с запором.
Для определения даты Пасхи по юлианскому календарю К.Ф. Гаусс (1777-1855 гг.) предложил так называемые «остаточные формулы».
Волчок - глазок в дверях камеры для подсматривания за заключенными.
Баланда - суп низкого качества.
Блатняки - уголовные преступники (в отличие от политических - контры).
Вагонка - нары.
Видимо, по требованию английского правительства, когда Англия стала нашей союзницей в войне с Германией.
ШИЗО - штрафной изолятор (карцер).
16 марта исполняется 10 лет со дня кончины протоиерея Михаила Труханова, мужественного исповедника, проведшего более 15 лет в сталинских лагерях, но не утратившего мужество и жизнелюбие. Вдохновенные проповеди старца, его высокая духовная жизнь и сегодня укрепляют всех, чающих спасения.
Поскольку памятная дата выпала на первую седмицу Великого поста, панихида на могиле батюшки, почивающего на Ваганьковском кладбище (участок 33), была отслужена 13 марта в 13 часов.
Во время панихиды произошло явное чудо Божие. Небеса отверзлись, и на один из крестов спустился голубь изумительной красоты! Точно так же, как это было в день похорон батюшки в 2006 году. Он покружил над головами молящихся и преспокойно уселся на один из крестов, где и находился на протяжении длительного времени. Было такое ощущение, что это - душа почившего старца, внимающая строгим молитвенным песнопениям.
Чудо, происшедшее во время панихиды по усопшему старцу.
Кем же был в земной жизни приснопамятный отец Михаил? Какими трудами стяжал он сугубую благодать Божию? Сухие строки биографии свидетельствуют о тесном пути крестоношения, который он добровольно избрал для себя и которому остался верен до конца дней.
Михаил Васильевич Труханов родился 14 сентября 1916 года в Саратовской области в семье священника Василия Труханова, позднее погибшего в ссылке на Колыме. В школе его, как “сына попа”, подвергали всяческим притеснениям.
В 1941 году, во время учебы на астрономическом факультете Московского института, Михаил Труханов был арестован по статье 58-10 (за создание кружка по изучению Библии) и отбывал срок заключения в различных лагерях ГУЛАГа. Освобожден 11 мая 1956 года и вскоре реабилитирован.
Был рукоположен в сан священника в Чернигове 9 марта 1958 года Преосвященнейшим Андреем, Епископом Черниговским и Нежинским. Служил на приходах Московской епархии. Окончил Московскую Духовную Академию. Вышел за штат 14 ноября 1979 года. Отошел ко Господу в Свято-Духовом скиту под Минском, в Белоруссии.
Вот что вспоминает сам старец.
Меня никакие суды не брали, потому что за веру по нашему уголовному кодексу не было основания решать приговор какой-то. Поэтому меня направили на особое совещание, которое обычно давало заключение, не обращая внимания на статью. И вот мне, грешнику, по особому совещанию дали 8 лет.
Я на радостях, что все кончилось благополучно, выхожу, получив эту записку. И тут меня впускают в камеру, где такие же, как я, раньше меня получившие приговор по особому совещанию. Я вхожу туда радостный, потому что уже определился срок, а там все с напряжением смотрят на меня и задают вопрос: «Что, на свободу?» Я говорю: «Нет, 8 лет». Тогда решили, что я рехнулся. Все от меня отстранились, потому что там были те, кто хныкал, кто жалел своих детей, жен, оставшихся на свободе. Теперь они, кормильцы, уходят на многие годы в тюрьмы.
Я прошел через всю камеру до окна по дорожке. У окна снаружи стояло дерево, и птахи там пищали. А я только творил Псалом 146: Хвали, душе моя, Господа. Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь. Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения".
Это было в день, когда я получил уже постановление особого совещания, дающего мне 8 лет.
- А как было сформулировано, за что вам дали 8 лет?
- Меня арестовали, когда я был студентом 4 курса астрономического факультета. Причиной было то, что я сам увлекся изучением Библии и товарищей привлек. Моим товарищам дали по 5 лет, а мне, как основному, дали 8. Потом я освобождался, но до особого распоряжения. И так мой срок длили, и длили, и длили. В общей сложности я провел там 16,5 лет.
- Но они же не могли так написать: за то, что вы изучали Библию? Тогда это вроде была страна, в которой все можно.
- Вы не забывайте, что у власти стояли большевики, а большевики были атеистами. Поэтому они видели во мне врага, который должен быть изолирован от общества. Я еще не попал под разряд тех списков, которые давались потом на расстрел. Но такова была воля Божия.
На пересылках, когда меня из Унженских лагерей на Дальний Восток перегоняли в вагонзаках, вели туда 4 месяца. Не удивляйтесь такому долгому сроку, потому что привозили в один пересыльный пункт, а там переполнено было, не принимали. Возвращали назад, 3 недели карантина, потом везли опять туда. Так что эти челночные наезды выразились в 4 месяцах, когда я из Нижнего Новгорода (тогда это был город Горький) до бухты Ванина (конечный пункт заключенных, откуда отправляли на Колыму) приехал туда. На Колыме меня несколько раз сажали в «Джурму» - пароход, который перевозил по океану в Норильск. Я не удостоился чести погибнуть там. Меня на материке оставили.
Я заинтересовался словом Божьим вплотную после того, как получил известие от мамы, что мой папа был арестован, и получил от папы последнее письмо с Колымы, где он пишет: «Я не знаю, чем ты будешь заниматься. Я тебя каждый день, 7 раз в день благословляю, чтобы Господь был с тобой». После этого я стал вести себя по-христиански.Будучи студентом, регулярно посещал храмы, исповедовался, причащался. Словом, стал вести строгую христианскую жизнь.
Наступило время, когда я почувствовал, что недостаточно у меня знаний Священного Писания, поэтому стал изучать и Библию, не только Новый Завет, но и Ветхий. В этом отношении нашлись те мои товарищи по храмам и по стремлению так же знать слово Божие, как и я. Образовалась группа в 3–4 человека. Это продолжалось до тех пор, пока нас не выследили и - «цап-царап». Так я попал из общежития в Бутырку.
Начались допросы со всевозможными событиями, что было для меня в диковинку. В Великий Пост я ел все, что давали в тюремной камере, но в последнюю, Страстную седмицу, решил, что не буду ничего есть, чтобы по крайней мере 3 дня перед Пасхой попоститься как должно. Меня по режиму к начальнику тюрьмы вызвали, что я вроде объявляю политическую голодовку. Я говорю: «Какая там политическая голодовка? Я просто как христианин должен строго соблюдать пост перед Пасхой».
После разговоров меня отпустили, и я действительно эти 3 дня постился. Они успокоились, когда на первый день Пасхи я стал есть все.
А дальше заинтересовало следствие, как это так в наше время 24-летний студент, когда мы строим коммунизм, отсталую линию ведет, еще и пост соблюдает. После этих разговоров, так как мое дело не подлежало никакому суду, никаким действиям прокуратуры, направили меня с моим делом в особое совещание. Оттуда вызвали из камеры к окошечку, я подписал, что получил 8 лет исправительно-трудовых лагерей.
Я вхожу в камеру, где передо мной получившие разные сроки по особому совещанию человек 80 сидят. Я вхожу с улыбочкой, читаю Псалом 146, и ко мне сразу вся толпа: «Что, на свободу?» Я говорю: «8 лет». Тогда все: «Он с ума сошел». Все от меня отошли. Я прохожу к окну в камере. Как раз там за окном дерево зеленое, пташки поют. Я остановился и продолжаю читать. Тут ко мне уже подошли верующие, я стал им разъяснять, кто я такой, началось объяснение.
Покаяние для «спокойной совести»
Началась моя жизнь в лагере, потому что меня отсюда забрали в Унженские лагеря - это Нижегородская область. Там я провел около 7 лет.
Разные были истории. Большевики нигде покоя не давали. Это естественно, потому что представляете - молодой студент, 24 года, перед ним открыты все двери, а он тут занимается какой-то ерундой для них. Но, как бы то ни было, Господь мне давал мудрость. Я был то преподавателем по древесине - лагерь лесоповальный был, там лес рубили, то изобретателем в штрафном лагере, то врачом.
Моя мудрость покоряла всех, потому что, сами понимаете, если я что-то знаю по-человечески, это в объеме института или академии, а если мне Господь дает благодатную мудрость, я знаю больше того, что знают рядовые люди, окончившие институт или какие-то учебные заведения. Благодатная мудрость всегда больше того, что мы требуем от людей, окончивших какие-то учебные заведения.
- Батюшка, как складывались отношения с «урками»? Они же были совершенно другие.
- Я с «урками» сталкивался с первых же дней, потому что они считали, что я какой-то необычный человек. Либо какой-то сумасшедший, либо вообще не все у меня дома. Для них непонятной я фигурой был. То, что они меня обкрадывали, понятно всем. Сидя в пересыльной тюрьме Кирова, я по обычаю заключенных вечером пересказывал роман Генрика Сенкевича «Quo vadis» («Камо грядеши»), где делал соответствующие выводы, что христианская жизнь такая то, упор делал на то, как надо праведно жить, чтобы жить со Христом.
Разумеется, меня слушали и «урки». Ночное время, никто не мешал. Утром они ко мне подходят и говорят: «Вот Вы нам рассказывали, что совесть бывает неспокойна, когда человек ведет греховную жизнь. А мы вот воруем, вас бьем, и у нас совесть спокойна». Я им тогда сказал, что Святые Отцы говорят: «У кого совесть спокойна при греховной жизни, значит, слишком глубоко зашла нечисть в человеке. Поэтому нужно, чтобы человек этот одумался, покаялся, тогда у него опять возродится угрызение совести». Словом, привел их к тому, что нужно придти к Церкви, раскаяться в своих прошлых грехах и начать новую жизнь.
Это было мое практически первое выступление с призывом к тому, чтобы люди жили праведно, по-христиански, по Евангелию Христову. Затем при всех остальных каких-то словах, обращенных к заключенным, я всегда завершал тем, что призывал их к христианской жизни, к тому, чтобы они праведно жили и не грешили. Если они согрешали, то они должны приходить к покаянию, раз от разу становиться лучшими людьми, чем были до сих пор.
- Батюшка, сейчас покаяние - это пришел в церковь к священнику, он наложил епитрахиль, разрешил грехи. А вот там как исповедовались?
- Исповедь заключается в том, что я признаю себя виновным среди тех людей, с которыми я нахожусь. Официально исповедь-то, что вы говорите перед священником в храме. Он, как призванный к этому, выслушивает вашу исповедь, и если она требует какого-то вразумления, он вразумляет вас или накладывает на вас какую-нибудь епитимью, то есть то, что вы должны сделать для того, чтобы быть настоящим христианином.
Вот, скажем, наш Олег, который не причащался с тех пор, как родился. И то еще не знает, может, его при крещении обошли как-нибудь. Разумеется, священник должен его наставить и, по крайней мере, призвать его к тому, чтобы у него пробудилось настоящее сознание своих грехов, чтобы он покаялся в них, обещал Богу, что впредь не будет грешить, потому что Христос, отпуская грехи, Сам говорил: «Иди и впредь не греши». Вот это наказ каждого священника в конце исповеди. «Иди и впредь не греши. Воздерживайся, живи праведной жизнью. Живи так, как заповедовал Христос в Евангелии».
Протоиерей Михаил Труханов
Христос говорит: «Если любите Меня, соблюдите заповеди Мои и идите за Мною узким путем, путем праведности и путем святости». Вот тогда будет настоящая жизнь христианская. Жизнь христианина - это не роскошь и ничегонеделание. Это трудная жизнь для человека, который хочет жить по евангельскому учению Христову. Всевозможные искушения, соблазны. Наш праведник Иоанн Кронштадтский говорил: «Христос первой заповедью сделал любить Бога всем существом и ближнего, как самого себя. А дьявол нас соблазняет на плотские удовольствия, на наслаждения плотского порядка. И мы охотно идем, потому что это проще». Я напился, у меня совесть спокойна, пока не просплюсь. Тогда опять выпью, опять у меня совесть успокоится. Я наслаждаюсь блудом, получаю наслаждения плотские. Какой там грех? Я получаю удовольствие и больше ничего.
Буханка хлеба
- Скажите, пожалуйста, в тюрьме можно было причащаться?
- Практически невозможно. Я не говорю о тех исключительных случаях, когда мне приходилось причащаться в кировской тюрьме пересыльной, потому что там нашелся как раз священник из униатов, украинец. У него был антиминс, зашитый и запеченный в буханке хлеба. Когда его вызвали, чтобы вручить ему эту буханку хлеба, то дежурный два раза ножом разрезал эту буханку, ничего не нашел и сдвинул в сторону, чтобы он забирал. Я присутствовал при этом. Он обрадовался, и когда мы отходили от надзирателя, получив эту буханку, сказал: «Завтра служим литургию».
Оказывается, в этой буханке был запечен тоже еще флакон из-под пенициллина с вином и игрушечная гофрированная тарелочка. И там на клочке бумажки написано: «Благословляется однократное служение литургии, после чего съесть». И подпись епископа. Вот эту бумажку надо было съесть, после того как будет совершена литургия. Поэтому на следующее утро, на рассвете, батюшка отец Василий (я за него до сих пор молюсь каждый день) меня растолкал и говорит: «Служба».
Он служил все наизусть, прерывался только, когда с рыданием что-то произносил. Я был единственным слушателем, исповедником и причастником этой литургии. После того, как была совершена литургия, я получил Причащение. Я не знал, что это Господь меня подкреплял своими таинствами, потому что мне предстояла длительная дорога. Я с Унженских лагерей должен был ехать на Дальний Восток, потому что меня направляли, оказывается, на Колыму. Я должен был приехать к Тихому океану.
Долг и свобода
Бухта Ванина - это бухта, которая этапировала в Магадан заключенных. Вот туда нас и привели, и там я жил больше года, пока меня отправляли. Но меня все-таки, даже когда приходил теплоход, чтобы забирать нас в трюм и везти в Магадан, оставляли на материке. Я не попал в Магадан, где кончил свою жизнь мой отец. Поэтому я всю жизнь скорбел, что я не там закончил свою жизнь. Я завидовал отцу. Потом началась у меня другая жизнь.
- Батюшка, наверняка отличались верующие - и священники, и монахи, и люди других конфессий - от всех остальных?
- Совершенно верно. Все были разные. Лагерь объединял всех заключенных, и, разумеется, среди нас были и католики, и протестанты, и лютеране, и всех сортов сектанты. Сектанты, особенно иеговисты, проявляли очень большую энергию и старались все насадить свое. В этом отношении самыми добропорядочными всё-таки оставались православные христиане и католики. Они ни на какие уговоры властей не шли.
Власти, конечно, соблазняли. Чем? Если ты будешь выдавать других, то будешь пользоваться уважением у властей. Вот они вербовали стукачей из числа заключенных. Но стукачами не делались православные настоящие и католики. Все остальные - лютеране, протестанты и сектанты - всегда были стукачами. Их легко было соблазнить. Но не знаю ни одного примера, чтобы был стукачом какой-нибудь католик или православный. Если православный становился стукачом, значит, он отказывался от своего православия, потому что все знали, что предавать ближнего - это грех, тягчайший из всех грехов.
- Поведением отличались?
- Разумеется. Постов никаких никогда никто не соблюдал, потому что мы ели то, что нам давали. Разумеется, нам никто не приготовлял никакую постную пищу. Тут у всех было одинаково. Но вот возьмите католиков. У них огромная самодисциплина. То есть, если он католик…с каторги прежде всего вся бригада идет в столовую. Поели, он отходит, в зоне встречается с людьми, разговаривает, болтает с кем угодно. Потом вдруг отходит к стенке барака, ни с кем не разговаривает. «Я должен долг выполнить». Долг платит Богу - читает молитвы, Богородичное правило читает. Замыкается от всей компании заключенных, пока он не выплатит Богу долг. Долг - это их молитва к Богу, ежедневная. Он все время должен творить эту молитву. Покончит молитву - он будет опять играть в шахматы, разговаривать.
У нас, у православных, такой самодисциплины нет, к сожалению. У нас есть обязанность другая. Скажите нашему Серафиму Саровскому, что ты что-то должен, он скажет - никаких. Где Дух Господень, там свобода нам сказана. Поэтому у нас все основано на свободе, которая дается Духом Святым.
- Как Вы молились, батюшка, там?
- Точно так же. Молились и в бараке под шум урок, под мат. Мы накрывались одеялом и творили свою молитву. Без молитвы ни одного дня не проходило. Это не только у меня, но думаю, что у всех православных. И днем, когда была возможность где-то уединиться, где-то помолиться, всегда этим временем пользовались.
Евангелие для уголовников
Тяжелее всего было проповедовать Христа, Церковь, Крест. Тут уже требовалась инициатива проповедующего, чтобы он хотел кому-то внушить свои христианские правила. Скажем, я православный, я должен кого-то привести ко Христу. Я это делал довольно добросовестно, поэтому во всех тех местах, где мне приходилось быть с заключенными вместе, я всем и каждому старался внушить жизнь христианскую, жизнь по Евангелию Христову, используя все возможности, в том числе и уркам, и обычным заключенным.
Урки в лагере занимали отдельное место в секции барака, потому что у них всегдашний гвалт, всегдашняя ругань, каждая фраза с матом. Поначалу я пришел туда и стал своим греховным языком что-то говорить о Христе. Никакого внимания. Все по-старому. Но не забывайте: я христианин. Меня ведь посадили за Библию, прежде всего. Я знал несколько глав наизусть из Евангелия. Потом я уже понял, что нужно начинать с Евангелия. Я, ничего никому не говоря, читаю Евангелие вслух - 2 главы подряд. И тишина наступает.
Еще главарь какой-то с третьих нар крикнет: «Слушать!». Всё замирает. Я тогда с ними говорю час, они меня слушают, и даже то, что я им говорю о Христе, о Евангелии, о Кресте, о Церкви. Но всё начинается с Евангелия Христова. Евангелие - это книга любви, книга такая, которой нет равных в мире. Ничего в мире не может сравняться с Евангелием Христовым. Это книга любви Христовой, с которой Он до смерти крестной пришел, чтобы возвестить миру всему и спасать этот мир Евангелием.
- В своей книге Вы упоминали о том, что как-то в лагерь были принесены Библии, и потом как-то их на книги разрывали, чтобы их не нашли, и каждый читал по полгода одну книгу.
- Правильно. Это было и со мной. Каким путем? Вы не забывайте, что охрана - это тоже люди, и люди, которые за взятку все могут сделать. И вопреки всем нормам не пропускать туда ничего - нас за Библии сажали в тюрьмы, в лагеря, в карцер сажали, а тут сами охранники пропускали как-то. Поэтому когда к нам попадала Библия, мы старались, чтобы при шмоне, при обыске у нас не отъяли ее. Тебе даем такую-то главу, тебе такую-то. Мне досталось одно время Евангелие от Иоанна. Я поэтому его знал наизусть практически. Потом Апокалипсис - последняя книжка, тоже знал наизусть, потому что нет ничего другого, а раз она ежедневно у меня, я ее перед шмонами прячу. Самые страшные шмоны были перед майскими праздниками и перед Октябрьской революцией. Нас каждого поодиночке вызывали, раздевали, по-настоящему шмон делали. Поэтому к этому дню мы уже готовились.
- Прятали как можно и сохраняли тем не менее. Они хитрили, и мы тоже хитрили, потому что знали, что все, что есть у нас такого, они заберут. Последнее время я в лаборатории работал, у меня были книжки по медицине, я между ними клал и Библию.
Прославить лагерь на весь Союз
Батюшка, как к Вам начальство относилось?
По-разному, потому что официально мы все враги народа. Поэтому к нам отношение было самое скверное, какое только можно было придумать. Но Господь делает невероятное. Я всегда был тщедушный, я никогда не мог выполнять норму по лесоповалу. И Господь, видя, что я бестолковый такой работяга, чтобы лес рубить, дал мне другое. Он мне дал мудрость Свою, и я стал действительно мудрее многих других среди окружающих. И этой мудростью покорял всех. То есть среди заключенных я был мудрее других. Скажем, вот учитель, окончил институт по древесине. Но говорю, Господь мне давал мудрость, зная, что я бестолковый, я не смогу просто выжить в условиях лесоповала.
Меня берут преподавателем этой же древесины в школу, где готовят руководителей работ из заключенных по лесоповалу - учетчиков, бригадиров. Есть школа специальная лагерная, и там они учат заключенных, передают опыт лесоповала, какие породы древесины, как нужно распознавать лес. И я попадаю в эту среду, потому что мне Господь дал мудрость такую, что я знал эти породы древесины лучше, чем они. На голову выше я их стоял.
Посылают меня, потому что приезжает ко мне уполномоченный, ко мне лично в лагерь из управления приехал, чтобы делать меня стукачом. Раз приехал, второй раз через месяц приехал, третий раз приехал, а я все вроде не понимаю, что он от меня хочет. Я ему говорю: «Я как христианин не имею права». Тогда он говорит: «Ты меня попомнишь. Я тебя сгною в штрафном лагере». Действительно, он уехал, через 3 дня пришел наряд такому-то в штрафной лагерь.
Приезжаю в штрафной лагерь, конвой меня заводит к начальнику лагеря. А там меня встречает один из тех курсантов, которых там я учил в числе преподавателей. Он меня встретил, к начальнику лагеря заводит: «Вот, я вам говорил, у нас там был чокнутый. Он все знает». И тут как раз звонок телефона. Звонит главный чекист по всему лагерю и говорит: «Там к вам пришел этот профессор, так вы смотрите его. Он хитрый, будет в зоне крутиться. Так помните: его только на общих работах на лесоповале».
Протоиерей Михаил Труханов
Он положил трубку и говорит: «Слышите? Это о тебе говорят. Мне специальный дали наказ, чтобы я тебя только на общих работах». Да меня и прислали сюда для того, чтобы сгноить здесь. А этот говорит, который меня завел, руководитель работ из тех заключенных, что мы учили: «У него башка такая, что он…». Начальник стукнул по столу: «Ах так! Мы тоже чекисты. И нам важно, чтобы у нас производительность труда». Говорит своему заместителю: «Неделю на работы не выводить. А ты через неделю должен прийти и сказать, что ты придумал, чтобы наш лагерь прославился на весь Союз. Понял? Уходите!»
Я неделю не выхожу на работу. Я прихожу, мне по фамилии дают обед, ужин. Поместили меня в клетушке у входа в барак, но я уже пронес с собой маленькое Евангелие, микроскопическое, можно сказать, американского издания. Я читаю Евангелие, никуда не хожу. У меня нет ни карандаша, ни бумаги. На третий день пошел в нарядную и говорю: «Бумаги мне дайте, чтобы что-нибудь записать я мог». Дали мне карандаш, бумаги. На четвертый день я говорю: «Запишите меня в какую-нибудь бригаду, я посмотрю, что там делается». Записали меня, я вышел, посмотрел. Люди работают, шпалорезка работает, зашел в отделанную делянку, на пенек поднялся и молился: «Господи, вразуми меня, что я здесь должен сделать такого, чтобы и жизнь моя сохранилась, и чтобы я действительно мог что-то придумать для лагеря».
На следующий день пошел опять в нарядную, встретил того, кто учился у нас, и говорю: «Всё готово». Он обрадовался: «К начальству сейчас же». Начальник спрашивает: «Ну, что придумал?» - «Вот так и так». - «Может, тебе прикрепить двух-трех инженеров, чтобы тебе вычертили?» - «Нет, никаких инженеров не нужно. Только, если можно, школьную готовальню, чтобы окружности чертить». Он своему заместителю говорит: «Обеспечь его, чтобы все было. Кстати, что он все в тряпках ходит? Оденьте его в одежду первого срока». С меня сбрасывают одежду, в которой я прибыл, и дают мне одежду первого срока заключенного.
Я уже одет по-лагерному и числюсь здесь изобретателем. Я изобрел такое, что потом вызывают меня к начальнику и говорят: «Что нужно теперь?» - «Нужно, чтобы сделали. Как сделаете, будет все в порядке». Он говорит: «За этим не станет, у меня всех специальностей есть люди». Через месяц сделали они вагонетку, которую я проектировал. Приехали из управления руководители, и в журнале «Лесная промышленность» отпечатали нашу работу.
Лисогор был заместителем начальника лагеря по производству, сам КГБист, поэтому назвали изобретение, которое я внес, «Циркульная пила Лисогора». Ему по штату по лагерю объявили благодарность и премию 2000 рублей. Мне как заключенному, и я там прохожу как чертежник только, дали 50 рублей. Вот так у меня кончилась история с изобретательством.
Начальник лагеря говорит: «Мы будем строить производственное здание в зоне. Верхний этаж, четвертый, никем не занят. Я отвожу его тебе. Будешь там жить, на работу ходить не будешь. Только своей башкой думай что-то такое». Но Господь распорядился по-другому. Оказывается, я с этого лагеря должен был ехать в бухту Ванина. Так закончилась моя изобретательская миссия в Унженском лагере.
Никаких адвокатов
Там обычная лагерная атмосфера, КГБисты всегда, особенно к контрикам, каким был я, относились очень плохо. Они с нами не разговаривали иначе как без мата, как уголовники какие-то. А так они все покорялись только мудрости. Поэтому самое страшное, что, когда я уже был в каторжном лагере, то вольнонаемные КГБисты, их жены, офицеры приходили ко мне. Я заведовал клинической лабораторией и эпидемиологической, потому что среди местных врачей не было специалистов, которые могли бы эти лаборатории вести. А я же универсальный, я что угодно мог.
Даже сами КГБисты говорили, когда зашли разговоры, что какие-то дела пересматривают: «Вы пишите в верхи, мы дадим о Вас самые лучшие характеристики, и Вас освободить могут». И Вера Александровна прислала мне письмо: «Может быть, нанять какого-то адвоката, чтобы он поднял твое дело к пересмотру? Сейчас таких, как ты, пересматривают многих». Я ей написал: «Никаких мне адвокатов. Та воля Божья, которая меня посадила, она меня и выпустит».
- А были с кем-то дружественные отношения?
- С кем?
- В окружении в лагере.
- А как же. С заключенными. Католический священник, уходя из лагеря, надписал мне: «Дорогой Труханов Михаил, для почитания и научения».
- Вы рассказывали, что Вам как-то Пасху даже удалось отметить. Как это было? Все-таки заключение.
- Не забывайте, я кончал астрономический. Я могу рассчитать Пасху хоть на 100 лет вперед без календаря. Поэтому к пасхальному дню мы заранее готовились. Ко мне приходили, приносили яичко с воли, которое получили в посылке. Поэтому мы Пасху справляли по-настоящему.
- Собирались?
- Собирались.
- А лагерные начальники?
- Если бы поймали, нас бы в карцер обязательно. Но мы карцер избегали, конечно. Нам присылали посылки. Вера Александровна, например, прислала нам просфорочки к Пасхе, заранее освященные какие-то предметы. Это тоже было нам в подкрепление нашей духовности.
Даже мусульмане среди нас были. Когда у них кончалась ураза, они делали всеобщий обед для мусульман, но никого из других конфессий не брали, а брали только православных. Поэтому я всегда попадал за стол для христиан. Конечно, Христа они признают как одного из пророков, но Магомет для них выше. Поэтому они садились там, читали молитвы, мы здесь читали молитвы свои. Потом ели то, что нам давалось.
- Чем на Пасху разговлялись?
- Тем, что получали с воли как то, потому что никто нас не будет специальным яичком потчевать. То, что в посылках получали, попадало ко мне.
По особому распоряжению
- Вы вышли на волю. Ваши первые впечатления? Изменилась ли за 10 лет страна, отношения? Как к Вам стали относиться?
- Я вам даю свой молитвослов. Тут есть как раз по этому поводу. Сейчас я вам прочту.
Господи! На радостях полученной свободы из неволи душа моя стала как-то унылой и грустной. В суете начала новой страницы в жизни я перестал чувствовать, как бывало, близость Твою, Господи Христе! Господи! Будь со мною здесь, как был со мной там. Руководи мною здесь, как руководил там, во славу Твою. Аминь.
Вот молитва моя первая, когда я вышел оттуда.
- Второй срок за что был?
- У меня сроков не было, у меня подряд все шло. Выхожу на свободу юридически, а на самом деле меня оставляют в лагере до особого распоряжения. Значит, я в лагере живу как лагерник. Я не имею права выйти за околицу села, собрать зелень, ягодки или грибы, потому что это считается уже побегом. За нами следили, чтобы мы не бродили.
- До 50-го года Вы все по особому распоряжению числились?
- Да, все так. Вы вот со мной сидите и ничего не соображаете, потому что вы сидите с государственным преступником, оказывается. Я «руководитель» той группы, которая должна сбросить атомную бомбу на Кремль. И, знаете, с кулаками, с мордобоем ведется следствие надо мной. Мне грозит или 25 лет, или расстрел.
Когда я отказываюсь, они мне посылают «наседку». Знаете, что это такое? Наседка - это доверенный заключенный от КГБ. Он должен пожить со мной 2–3 дня и уговорить меня, что я должен все подписать. Он пришел и говорит: «Ты сидишь 12 лет, я сижу 7 лет, все равно нам выхода нет. В лагерях мы не пропадем с тобой. Подписывай все, и все в порядке». А я ему сказал: «Знаешь, я верю, что начальник следственного отдела, который меня ведет, не верит, что я государственный преступник. Он сам враг народа, скорее всего». Можете представить, какая реакция была его. Ему сказали, что он враг народа. Кто говорит? Один из заключенных. Разумеется, он сразу - смертный приговор в другом отношении. Выписывает мне за нетактичное поведение на следствии холодный карцер 5 суток: «Все равно подохнешь там». Оттуда не выходил никто после 5 суток. Вот отправили меня в холодный карцер.
Перед тем, как меня запустить, там шлангом с водой обливают камеру. Она моментально покрывается льдом. На стенках лед толщиной в палец. Все стены покрыты, пол покрыт. В полу каждые 15–20 см глубокие дыры. Оказывается, внизу стоит мощная холодильная установка, которая все морозит моментально. И там 5 суток я должен был сидеть.
В камере было тепло, где я сидел, пока следствие шло. Я, как был в гимнастерке и тапочках, так и пошел туда. Я не знал, что там будет такой карцер холодный. Я об этом узнал, когда у начальника тюрьмы был. Он говорит: «Распишитесь». Я расписался, и тогда спустили меня вниз, и я узнал, что такое холодный карцер.
прот. Михаил Труханов служит панихиду на Бутовском полигоне.
Гляжу, с отбоем на колесиках кровать ввозят. Кровать такая, что на ней три горбыля. Между ними дыры, чтобы продувало всегда, чтобы человек никогда не согревался там. Но я же христианин, и это мне помогло.
Я заметил, что каждый час меняются мои охранники, которые следят за мной. А каждые три минуты они заглядывают в окуляр, в дырочку. Мне сами охранники потом рассказали, что они должны вписывать в журнал, какое поведение заключенного, чем занят.
Я по камере восьмеркой хожу, чтобы голова не кружилась, потому что если я буду ходить по кругу, голова закружится, и я не смогу ходить. А следующий час я стою, пальцами к стенке. Пальцы пробуравливают лед и доходят до основания, до стены. Поэтому в следующий раз, когда я прихожу, там уже дырочки. Я в эти дырочки вставляю пальцы, и уже не тратится время на таяние.
Час хожу, час стою, с молитвой все время. Так проходят сутки, проходят вторые сутки. Мне дают утром кружку кипятка и пайку хлеба 300 грамм, в обед дают баланду на третьи сутки. А мне стали давать на вторые сутки. В ночь на вторые сутки открывается форточка, и охранник спрашивает: «Мужик, за что?» Я говорю: «Так и так, на 25 лет не стал подписывать». Он что-то нелестное пробурчал на адрес следствия. Оказывается, он был сочувствующий заключенным и знал, что многие заключенные сидят здесь просто так. Поэтому в конце вторых суток открывается форточка, и мне дают кружку кипятка и 300 грамм хлеба и вдруг баланду. Я говорю: «Мне не положено. Мне только на третьи сутки». Этот надзиратель говорит: «Мужик, тебе все положено». И они меня стали так кормить! Они мне 5 порций давали. Я съем одну, они мне: «Еще ешь, мужик! Тебе все положено».
- Батюшка, наверно, доходили до Вас слухи, кто-то говорил о том, что священников расстреливают?
- Мы сами это знали.
- Как Вы лично к этому относились?
- Сочувственно.
- При Вас таких случаев не было?
- Были. Я слишком мелкая сошка, обыкновенная пешка. Действительно, студент 4 курса. Чего он знает, болван такой? А вот этих надо было убрать. Они действительные враги народа. Пока они живые, они не дадут покоя. Они будут все время молиться и распространять христианство.
Во славу Божию, что мог, я делал, конечно. Не было ни одной компании заключенных, где бы я не говорил о Христе. Я всегда говорил о Христе, приводил ко Христу, как мог. Я видел в этом свою посильную задачу там. Посильную, потому что у меня других возможностей не было.
Какой из тебя священник?
Вы освободились. Как пришла мысль рукополагаться? Тогда было очень сложно с этим. Нужно было закончить семинарию сначала.
Тут-то я и должен вам сказать: я пошел к одному священнику в Елоховский собор. Его звали Николай Колхидский, и он заведовал как раз учебными заведениями - духовной семинарией и академией в Троице-Сергиевой лавре. Я пришел, но я забыл, что он стукач. Он стукачом был еще до того, как меня брали. Поэтому когда я заговорил с ним о том, что я хотел бы закончить семинарию, он мне сказал: «Ты работай, где будешь, а там будет видно. Что ты сейчас об этом говоришь?»
Я знал его еще раньше. Когда меня только арестовывали, я уже знал, что он стукач. Это длинная история. Я могу сказать, что когда меня допрашивали, я упоминал его фамилию, потому что я через него знакомился с христианством. Он мне указывал читать Евангелие от Марка, а там дальше будет видно. Он потому интересовался мною, потому что ему нужно было дать туда сведения. Поэтому когда я его упоминал, его не принимали во внимание, потому что это же их человек.
Он и здесь мне никакого ответа не дал. Я был у мамы, мама у меня в Туркестане в это время жила, и там я познакомился с теми лицами, которые переехали в Чернигов. Они сказали: «Мы с черниговским архиереем договоримся, чтобы он вас там рукоположил». Они знали, что я уже что-то знаю. Действительно, они переехали в Чернигов, и я получаю телеграмму «Приезжайте». Я приехал туда, там меня рукополагают. Одну службу я служил дьяконскую, раннюю литургию, а на позднюю меня уже рукоположили священником. Так что я стал священником. Но я не стал служить в Чернигове, и по направлению из Чернигова епископом я возвратился в Москву.
Тут я норовил куда-то поступить, но, как только узнавали, что я где-то рукоположился, тем более, что у меня образования никакого не было официального… И священники, и архиереи были стукачи. Был такой Киприан, он на меня с кулаками, так что ничего у меня не вышло со священством. «Занимался ты своей астрономией, ну и хорошо. Занимался ты своей медициной, и хорошо. Иди куда хочешь, только не священником. Какой из тебя священник?»
Я спрашиваю: «Когда к Вам прийти?» - «А нечего тебе делать у меня. Никогда не приходи». И вот таким образом, я - священник, а нигде не служу. Выгнали меня архиереи. А в конце года меня вызывают к Патриарху Алексею I, и он из меня сделал священника по-настоящему. Он меня расспросил, кто папа, кто мама, и решил меня к себе взять в Переделкино, в свою резиденцию.
Переделкино
Там 4 священника - архимандрит и 4 со значками академическими - и я с ними. Я служу раннюю литургию и на поздней литургии я вместо архимандрита говорю слово, потому что у этого архимандрита не было благословения говорить слово. Патриарх о нем так сказал: «Он хороший священник, но он не мастак слово говорить, поэтому я посчитал нужным ему запретить. Он всегда начинал слово, но никак не мог кончить». Поэтому я слово говорил и за ранней, и за поздней литургией.
На Пасху Патриарх устраивал пасхальное чаепитие и раздавал нам свои писаночки. Это украинские яйца, расписанные монахинями. Они получали 2 корзины, и он раздавал среди своих. Вот он этими писанками и нас раздаривал. И тут задает вопрос: «Какие вопросы?» Были вопросы, а я ему говорю: «Ваше Святейшество, да у меня никакого духовного образования нет». Он говорит: «А на кой-оно тебе?» Я говорю: «Да мне оно не нужно, да вот братья все образованные, академики, кандидаты богословия» Он говорит: «Ах, так? Тогда иди, сдавай». Я пошел сдавать. Я семинарию сдал за 2 дня: в первый день 13 предметов, во второй день 7. И первый курс академии за один день я сдал.
А потом пришел к Патриарху: «Ваше святейшество, в академии греческий язык преподается и еврейский». Греческий я знал, азбукой греческого языка мы называем звезды первой величины в астрономии. А еврейский я никогда не видывал. Я говорю: «Если благословите, буду сдавать за академию». Он: «Нет. Понюхай, чем там пахнет». И вот тогда я нюхал там второй курс, третий и четвертый очно, пока не получил соответствующий значок кандидата богословия. Вот так сделал меня Патриарх Алексей I священником по-настоящему.
Надо не забывать, что власть в то время была у КГБистов и у партийцев, поэтому практически все настоятели того времени были стукачами.
- Только в Москве или вообще в России?
- Я знаю по крайней мере тех, с кем я сталкивался в Москве и в Подмосковье. Прихожу я получать регистрацию, имея назначение от Патриарха или митрополита. Приходит староста получать меня (тогда староста главным лицом был). Уполномоченный говорит: «Ты знаешь, какого ты гуся к себе берешь? Он 15,5 лет провел с урками, с заключенными. Он с убийцами сидел. Смотри, чуть что - сразу докладывать будешь». С такой аттестацией я приходил куда-то на приход служить как священник, поэтому мне хода нигде не давали. Меня к стукачам переводили, чтобы контроль был все время надо мной.
Позор катакомб
- Я читала у Серафима (Роуза), что во время войны, после войны была катакомбная церковь.
- Туда шли только те лица, которых нужно было выгонять из православной патриаршей церкви.
- Почему?
- Они были либо пьяницы, либо еще какие-то страшные. Порядочный православный священник патриарший никто туда не пойдет. Я считал бы за позор, если бы меня туда послали.
- Я просто слышала, что они считали, что за катакомбной церковью будущее. Они не верили в патриаршую церковь.
- Это все только россказни, чтобы завлечь. Действительно, туда уходили самые негодные священники, которым либо здесь не давали ходу, либо просто за свое поведение. Или пьяницы, или развратники. Их отсюда гнать нужно было, они сами уходили, слава Богу. Никакой цены нет этой катакомбной церкви.
- Как у Вас складывались отношения с прихожанами, если Вас часто туда-сюда переводили?
- Прекрасные отношения с прихожанами были. Всегда самые хорошие, потому что тут всё зависит от священника. Если я на этом месте буду все время вас призывать ко Христу, что вам еще нужно? Вы не будете допытываться, сколько я сидел, с кем я сидел. Вас интересует только, как спасаться. А уж по этой части я был более опытный, чем кто другой. Так что всегда были очень хорошие отношения с прихожанами.
Я, столько лет пробывший в лагерях, с благодарностью Богу говорю, что в тюрьме, что в Кремле важно мне, чтобы с Тобою, Господи, быть. Если будет со мною Христос, что мне нужно еще? Одна радость и будет. Будет Христос со мною, будет всегда верный путь, самый правильный.
«Боже, будь со мною, как был Ты с отцами нашими когда-то. Благослови мои мысли, слова и дела. Благослови мои встречи и мои расставания. Благослови мои входы и выходы. Благослови мои желания и освети мои мечты. Благослови мои вдохи и мои выдохи. Благослови мои искания Тебя и удостой милости Твоей во славу Твою. Боже, прости меня и научи меня. Боже, будь со мною всегда!» Это слова молитвы, написанной в Омске в 1955 году протоиереем Михаилом Трухановым исповедником, который 15 лет провел в тюрьмах, лагерях и ссылке, духовным писателем, проповедником, наставником, духовником…
Об отце Михаиле вспоминает Валентина Андреевна Звонкова, келейница батюшки, которая была с ним рядом в течение почти 40 лет.
Будничные богослужения превращались в праздничные
- Валентина Андреевна, расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с отцом Михаилом.
В 1962 году я трудилась в храме Всех святых на Соколе. Когда наши священники были в отпуске, нам в храм прислали отца Михаила Труханова. Служил он у нас всего лишь три месяца. Но его службы были совершенно необыкновенные, причем за каждым богослужением он говорил проповедь. На будничной Литургии в храме обычно бывало не больше десяти человек. И вот после службы к нам, певчим, подходили прихожане и спрашивали: «А когда еще будет служить этот батюшка?» Мы им отвечали. Так что со временем народу в храме прибывало.
Отец Михаил очень просто мог говорить о самых сложных вещах. Он, например, объяснял молящимся, что такое «Господи, воззвах», что такое стихиры, что такое «Свете Тихий»… Каждую Литургию обязательно он разъяснял Евангелие, которое читалось на сегодняшний день, говорил о его содержании и всегда делал выводы, как нам это применять в нашей жизни. Поэтому будничные богослужения стали превращаться буквально в праздничные, и к концу его трехмесячного служения наш храм на Соколе был наполнен молящимися.
Конечно, нельзя не вспомнить о его проповедях: они были просто потрясающими! Но лучше всего не говорить о его проповедях, а послушать его самого, его голос… Когда ты слушал отца Михаила, все твое существо просто трепетало.
- А как получилось, что отец Михаил был отстранен от служб?
Трехмесячный срок его служения в нашем храме закончился, вышел из отпуска настоятель…
В ближайшую субботу состоялось праздничное богослужение, храм был полон. Вообще храм Всех святых, как правило, на праздники всегда бывал полон молящимися: это такое особенное место, где храмов поблизости мало. Я, как обычно, пела на клиросе. Служба закончилась, настоятель вышел из царских врат и направился к выходу. А в нашем храме наверху есть комната настоятеля, там же рядом располагался и хор. И вот народ расступился, чтобы дать дорогу отцу настоятелю, и лишь те, кто стоял рядом, брали у него благословение. Он поднялся к себе наверх и стал оттуда наблюдать: у меня замерло сердце, потому что народ из храма не уходил.
Батюшка отец Михаил долго не выходил из алтаря, вероятно предчувствуя, что что-то должно произойти, так как весь народ ждал именно его. И когда он вышел, конечно, все кинулись к нему под благословение.
Сами понимаете, что для настоятеля это было очень неприятно: его прихожане пропустили и остались ждать отца Михаила!..
За эти три месяца отец Михаил сумел привлечь к себе большое количество прихожан. У нас есть воспоминания рабов Божиих Александры и Тамары, которые свидетельствуют о том, что батюшка в то время исцелил тяжело больную раком Евдокию (у нее была четвертая стадия рака). Конечно, слух об этом разнесся среди прихожан, люди почувствовали его молитвенную помощь и любовь, потому естественно, что очень быстро его полюбили.
Но так получилось, что та служба была для отца Михаила последней в нашем храме. Уже в понедельник настоятель послал рапорт в Патриархию, где сообщалось, что отец Михаил в храме пьет, дебоширит, никогда его не видели трезвым, а кроме того «искажает Евхаристический канон». Буквально на следующий же день был получен указ: отца Михаила от служб отстранить.
Он служил каждый раз как будто в последний
Я напомню нашим читателям, что это был за период для Русской Церкви. Наверное, самое тяжелое время, когда в храме главным был не священник, а староста, который был обязан проводить в жизнь политику советских структур.
Да, я думаю, многие наслышаны об этом времени. Именно в эти годы руководитель нашего государства Никита Хрущев обещал «показать по телевизору последнего попа» и закрыть последний храм. Конечно, православное духовенство в те годы испытывало очень серьезные гонения со стороны властей. Да и высшее наше церковное руководство, наверное, в большинстве своем жило по принципу «что прикажут».
Разумеется, мы никого ни в чем не виним - всем было очень тяжело, от духовенства власти требовали неукоснительно выполнения всех указаний. Имея семьи и близких, многие поддавались и шли на уступки, выполняя распоряжения властей. Мы не можем сейчас судить никого: в то время просто выжить было очень и очень тяжело…
Валентина Андреевна, вы сказали, что отец Михаил очень быстро привлек к себе большое количество народа. Как вам кажется, в чем тут дело? Как вообще тогда совершались службы? Разве священники в то время формально относились к своим обязанностям, не проповедовали?
Нет, проповеди они произносили… Но еще раз повторю: вы просто не представляете, как проповедовал отец Михаил! Он настолько напрямую обращался к людским сердцам, говорил так от души, с такой любовью… Раньше мы такого никогда не слышали! Впечатление от его проповедей словами не описать: надо было слышать и видеть перед собой такого проповедника, каким был отец Михаил! Он отдавал вам всю свою душу, старался вас как-то привлечь, внушить вам истины веры…
- Видимо, он предстоял Богу без оглядки на власти и не думая о том, что ему за это будет потом…
Он всякий раз служил именно так, как будто служит в последний раз. Его все время гоняли, и когда уж допускали до службы, он был этому искренне рад. И в те дни он старался передать людям все, что только мог. Это очень сказывалось на восприятии его служения: люди чувствовали его любовь и веру. Мало того, в то время, действительно, проповедей было немного, богослужения часто совершались формально. Поэтому когда отец Михаил служил с молитвой, вкладывая в богослужение всю душу, горя любовью к Богу и людям, все это ощущали.
- Народ исстрадался по искреннему пастырю…
Да! Поэтому народ так к нему и тянулся, понимаете? Этого просто не передать словами: надо общаться с человеком лично, видеть его перед собой, видеть его глаза, видеть, с какой любовью он относился к каждому. Этим и объясняется большой приток богомольцев на его службы.
«У тебя даже образования нет, а ты все проповедуешь…»
- А как сложилась судьба отца Михаила после удаления его из храма на Соколе?
Его отправили «за штат». И вот в конце года Святейший Патриарх Алексий (Симанский), как рассказывали, просматривал личные дела священников и, прочитав об отце Михаиле, проговорил: «Да, пьяницы у нас есть. Дебоширы у нас есть. Но чтобы священник искажал Евхаристический канон… Да его не просто за штат, его надо лишить священства!» Но сначала он решил вызвать к себе отца Михаила, чтобы с ним поговорить.
Вызывает, расспрашивает о его семье, о службе… а потом и говорит: «Батюшка, пойдете служить ко мне?..» И берет его служащим священником в Патриаршую Крестовую церковь в Переделкино. И отец Михаил служил там.
И опять получился конфликт с настоятелем… Настоятель Крестовой церкви не обладал даром проповеди, а отец Михаил проповедовал за ранними Литургиями. И вот настал момент, когда Святейший благословил его проповедовать и за поздними…
Надо сказать, что богословского образования у отца Михаила тогда не было: он не закончил даже семинарии. А проповедовал и за ранними, и за поздними Литургиями, проповедовал и по вечерам. И опять возникла обычная человеческая зависть, священники ему пеняли: «У тебя даже образования нет, а ты все проповедуешь…»
И вот на Пасху Святейший пригласил притч на чаепитие и стал расспрашивать, какие у кого имеются вопросы или предложения. Именно тогда отец Михаил обратился к Святейшему за благословением поучиться в академии и получить богословское образование.
Буквально за несколько дней отец Михаил смог сдать программу по духовной семинарии, кроме того, сдал экзамены и за первый курс академии.
Пришел к Патриарху и говорит: «Ваше Святейшество, я сдал экзамены и за семинарию, и за первый курс академии, могу продолжить сдачу экзаменов и дальше, но только я не знаю греческого и еврейского языков… Как вы благословите?» Слова Патриарха, как вспоминают, были буквально такими: «Иди и понюхай, чем там пахнет!» И батюшка три года обучался в академии.
В академии
- Что вспоминал отец Михаил о годах, проведенных в академии?
Батюшка ежедневно, невзирая на то, во сколько начинались занятия, был в храме и вынимал частицы за всех родных. Вспоминал отец Михаил и преподавателя А.П. Горбачева, который читал студентам… политэкономию. Надо сказать, что всех студентов в обязательном порядке загоняли на политзанятия, и Анатолий Петрович, встречая отца Михаила, говорил ему: «А тебе, батюшка, здесь делать нечего, иди!..» А однажды, как вспоминал батюшка, тот подошел к нему наедине и говорит: «Молись за меня, я предатель! Ведь у меня отец - священник… Прости меня и молись за меня!..»
Отец Михаил всегда совершал этот поклон, говоря: «Передо мной - Сам Спаситель, как я могу Ему не поклониться!»
Отец Михаил всегда молился с земными поклонами, даже на Пасху. Хотя мы знаем, что существуют дни, когда по Уставу церковному поклоны не разрешаются. Но на Евхаристическом каноне перед задостойником на Литургии отец Михаил всегда совершал этот поклон, говоря: «Передо мной - Сам Спаситель, как я могу Ему не поклониться!»
В академии не было это принято, ректор даже сказал ему как-то: «Отец Михаил, вы являетесь соблазном для учащихся, и если вы не прекратите, я буду вынужден вас уволить из академии!» Батюшка, весь в слезах, молился Царице Небесной…
И вдруг на Пасхальной седмице в академию приезжает митрополит и совершает Литургию (я сейчас не помню его имя). И во время Евхаристического канона сам делает земной поклон! Ректор вынужден тоже делать земной поклон, все служащие - тоже, и с тех пор искушения для отца Михаила прекратились. Счастливый донельзя, батюшка продолжал свое служение…
Когда батюшка учился в академии, мы часто посещали Троице-Сергиеву Лавру, в которой у него также было много духовных чад, обращавшихся к нему за духовными советами.
Вспоминаю такой эпизод: все запевают «Воскресение Христово видевше…», поют дружно, а потом батюшка вдруг буквально кричит: «И поклонимся Ему!..» Потом подходит к владыке ректору и говорит: «Ой, владыка, простите меня, я же всех сбил!» Он был настолько ревностным, что это вырывалось у него помимо воли - настолько просто и искренне, что даже не передать! Владыка ректор смеется и говорит: «Отец Михаил, вы же поете лучше всех!»
«Я тебе благословляю семь раз в день!»
А ведь это были годы безбожия, и остается только удивляться, что в такое время, когда прервалась традиция, появлялись столь горячие в вере люди, как отец Михаил. Валентина Андреевна, а что сам батюшка рассказывал о себе? Откуда у него было такое рвение и ревность по Богу?
Чтобы понять это, нужно полностью пересказать батюшкину биографию. Она подробно описана в книгах о нем. Их на сегодняшний день вышло очень большое количество, больше двадцати тысяч экземпляров мы уже издали. Это как раз сорок лет моей жизни.
Отец Михаил рассказывал, что у него был очень верующий отец, который пострадал на Колыме. И вот этот заряд от отца ему и передался. Батюшка вспоминал слова отца: «Мишенька, где бы ты ни был, чем бы ни занимался, я тебе благословляю семь раз в день! Помни об этом!» Дедушка у отца Михаила был строителем храма. Видимо, вера родительская перешла к нему.
Еще вспоминается эпизод: батюшкин отец умирал - воспаление аппендицита. Его привезли в больницу, а там говорят: «Мы не возьмем, не жилец! Везите умирать домой!» Мише в ту пору было 9 лет, когда отца привезли умирать домой. И вот отец говорит ему: «Мишенька, читай “Отче наш”»! Тот прочел. «Читай еще! Попроси Господа, чтобы Господь исцелил твоего папу!» Он еще раз прочитал. «Еще раз прочти!» Прочел и в третий раз. Отец его поцеловал: «Ну, теперь иди, а я засну…» Проснулся и встал с постели здоровым.
- И удивительная, и поучительная история!
Потом - годы обучения в школе, потом голод… Потом отец Михаил (это он подробно сам описывает) ощутил присутствие Бога рядом с собой. Он вспоминает, что тогда он молился и говорил мысленно: «Господи, я хочу целиком принадлежать Тебе, быть всецело Твоим рабом - слушать Тебя во всем и исполнять Твою волю!».
«Эта радость, которая меня тогда охватила, - пишет отец Михаил, - очень долго присутствовала во мне. И я ощущал Бога лично рядом».
А потом, ввиду того, что начался голод, Мишу отправили в Ташкент к знакомым, там он начал учиться, ездил в экспедиции… Это целая история жизни человека. Потом его арестовали: он создал кружок по изучению Библии. Но не только за это, а и потому, что его отец был верующим - и он в 1938 году погиб на Колыме. Все духовенство, бывшее с ним сначала в Ашхабаде, вывезли на Колыму, где они впоследствии все погибли, за исключением одного диакона, который и рассказал об этом.
«Я покорился воле Божией и только просил Бога, чтобы Он был со мной»
- А как отец Михаил переносил гонения?
Существуют молитвы отца Михаила, в которых он прямо обращается к Богу с просьбой сохранить его в заключении. И когда он еще только был в Бутырках, однажды в молитве обратился ко Господу так: «Господи, за что мне все это? Я так старался Тебе служить: выполнял все Твои заповеди, причащался, постился… Ну почему Ты так поступил?» И, как он потом сам рассказывал, ему на третий день было открыто, что это - воля Божия. «Поскольку это воля Божия, я покорился ей и только просил Бога, чтобы Он был со мной», - рассказывал отец Михаил.
Именно поэтому, принимая со смирением все трудности жизни, принимая свое заключение, отец Михаил осознавал, что он - с Богом, и Господь - с ним. «Я не могу всего описать, мне просто не поверят, - говорил отец Михаил, - но Господь был настолько близок ко мне, что происходили настоящие чудеса». А чудес было много: и во время изготовления пилы на Севере, и спасение от смерти, когда его вынесли буквально из мертвецкой, и назначение врачом (это притом что у него не было медицинского образования), начальником лаборатории. К этому добавим, что заключенного просто нельзя было назначить на эту должность: он ведь мог отравить людей, имея доступ к химикатам. Но чудо было чудом: отец Михаил возглавлял лабораторию, имея помощником вольнонаемного офицера…
«Кто меня сюда направил, Тот меня и освободит!.. Видимо, Господь еще не закончил работу надо мной»
Батюшка всегда пребывал в молитве, он постоянно ощущал присутствие Бога рядом с собой. К концу ссылки матушка Вера, его супруга, в письме пишет отцу Михаилу: «Мишенька, таких, как ты, уже давно реабилитируют. Может быть, послать запрос на пересмотр твоего дела?» Он отвечает ей в письме: «Кто меня сюда направил, Тот меня и освободит! Никаких мер не принимай; видимо, Господь еще не закончил работу надо мной, чтобы меня довести до того уровня, когда бы я мог освободиться!» Поэтому он отказался даже от защиты.
Потом отца Михаила полностью реабилитировали, и он продолжил свое, уже пастырское, служение.
Рассказывают, что отец Михаил обращал самое строгое внимание на то, когда человек в последний раз причащался Святых Христовых Таин.
Да, это сегодня такой вопрос, на который разные священники отвечают по-разному. Отец Михаил говорил всегда о том, что причащаться надо чаще. Если рассуждать, готов ты или не готов приступить к Таинству, то вопрос подготовки нужно рассматривать в другом ключе. Готовы мы никогда не будем. Наша готовность - в покаянии, в искреннем покаянии. При этом ты должен считать себя самым ничтожным и грешным. Вот это самое главное в период подготовки к Причастию.
Потому что только благодатью Божией и уже тем, что мы пришли, что мы смирились, что мы стараемся покаяться, мы сможем подготовиться. И Господь, видя наше желание искреннее (именно в наше трудное время), поспешит нам навстречу. Для мирян - хотя бы раз в три недели - причащаться обязательно. Для монаха можно чаще, семейным - иначе. Люди же все разные…
Вспомним и мы, читатели, этого удивительного подвижника, нашего современника, подвиг которого в стяжании благодати Божией подобен подвигу древних святых отцов. Пусть наше сердце в молитве повторит этот дивный возглас отца Михаила Труханова: «Боже, будь со мной всегда!» И верим, что батюшка, который сейчас пребывает с Тем, Кого он призывал всю свою жизнь, имеет дерзновение молиться о нас, оставшихся на земле, но любящих Бога и призывающих Его святое имя!
Вечная и блаженная память дорогому отцу Михаилу Труханову!
