Литературные герои, как правило, являются художественным вымыслом автора. Но у некоторых из них всё же есть реальные прототипы, жившие во времена автора, или известные исторические личности. Мы расскажем, кем же были эти незнакомые широкому кругу читателей фигуры.
1. Шерлок Холмс
Даже сам автор признал, что у Шерлока Холмса есть много общих черт с его наставником Джо Беллом. На страницах автобиографии можно было прочесть о том, что писатель часто вспоминал о своем преподавателе, говорил о его орлином профиле, пытливом уме и удивительной интуиции. По его словам, доктор мог превратить любое дело в точную систематизированную научную дисциплину.
Нередко доктор Белл пользовался дедуктивные методы дознания. Только по одному виду человека он мог рассказать о его привычках, о биографии и даже порою ставил диагноз. После выхода романа Конан Дойль вёл переписку с «прототипом» Холмса, и тот рассказал ему, что, возможно, именно так и сложилась бы его карьера, выбери он другой путь.
2. Джеймс Бонд
Литературная история Джеймса Бонда началась с серии книг, которые были написаны разведчиком Яном Флемингом. Первая книга серии – «Казино Рояль» - вышла в тираж в 1953 году, через несколько лет после того, как Флеминг был приставлен следить переметнувшимся из немецкой службы в английскую разведку принцем Бернардом. После долгих взаимных подозрений разведчики стали хорошими друзьями. Бонд перенял у принца Бернарда заказывать «Водку-мартини», при этом добавляя легендарное «Взболтать, а не размешивать».
3. Остап Бендер
Человек, ставший прототипом великого комбинатора из "12 стульев" Ильфа и Петрова в свои 80 лет ещё работал проводником на железной дороге в поезде по Москва-Ташкент. Урожденный одессит Остап Шор с нежных ногтей был склонен к авантюрам. Он представлялся то художником, то гроссмейстером по шахматам и даже выступал в качестве члена одной из антисоветских партий.
Только благодаря своей недюжинной фантазии Остапу Шору удалось вернуться из Москвы в Одессу, где он служил в уголовном розыске и вел борьбу с местным бандитизмом. Вероятно, отсюда и почтительное отношение Остапа Бендера к Уголовному кодексу.
4. Профессор Преображенский
У профессора Преображенского из известного булгаковского романа «Собачьего сердца» тоже был реальный прототип - французский хирург русского происхождения Самуил Абрамович Воронов. Этот человек в начале 20-го века произвёл настоящий фурор в Европе, пересаживая железы обезьяны человеку для омоложения организма. Первые операции эффект продемонстрировали просто поразительный: у пожилых пациентов наблюдалось возобновление половой жизни, улучшение памяти и зрения, легкость передвижений, а дети, отстающие в умственном развитии, обретали живость ума.
Лечение в Воронова прошли тысячи людей, а сам врач открыл собственный обезьяний питомник на Французской Ривьере. Но прошло совсем немного времени пациенты чудо-врача начинали чувствовать себя хуже. Появились слухи, что результат лечения всего лишь самовнушение, а Воронова назвали шарлатаном.
5. Питер Пен
Мальчика с прекрасной феей Динь-Динь миру и самому Джеймсу Барри – автору написанного произведения подарила чета Дэвис (Артуром и Сильвией). Прототипом для Питера Пена стал Майкл – один из их сыновей. Сказочный герой получил от реального мальчика не только возраст и характер, но и кошмары. А сам роман – посвящение брату автора – Дэвиду, скончавшемуся за сутки до своего 14-летия во время катания на коньках.
6. Дориан Грей
Досадно, но главный герой романа «Портрет Дориана Грея» существенно подпортил своему жизненному оригиналу репутацию. Джон Грей, который в молодости был протеже и близким другом Оскара Уайльда, был прекрасен, прочен и обладал внешностью 15-летнего мальчика. Но их счастливому союзу пришёл конец, когда об их связи стало известно журналистам. Разгневанный Грей обратился в суд, добился извинений от редакции газеты, но после этого его дружба с Уайльдом закончилась. Вскоре Джон Грей встретил Андре Раффаловича - поэта и выходца из России. Они приняли католичество, а через некоторое время Грей стал стал священником в церкви Святого Патрика в Эдинбурге.
7. Алиса
История Алисы в Стране чудес началась в день прогулки Льюиса Кэролла с дочерьми ректора Оксфордского университета Генри Лиделла, в числе которых была и Алиса Лиделл. Кэррол придумывал историю на ходу по просьбе детей, но в следующие разы не забыл о ней, а стал сочинять продолжение. Спустя два года автор подарил Алисе рукопись, состоявшую из четырех глав, к которой была прикреплена фотография самой Алисы в семилетнем возрасте. Озаглавлена она была «Рождественский подарок дорогой девочке в память о летнем дне».
8. Карабас-Барабас
Как известно, Алексей Толстой, планировал только изложить «Пиноккио» Карло Коллодио русским языком, а получилось, что написал самостоятельную историю, в которой явно проведены аналогии с деятелями культуры того времени. Поскольку толстой не питал слабости театру Мейерхольда и его биомеханике, то именно директору этого театра и досталась роль Карабаса-Барабаса. Пародию можно угадать даже в имени: Карабас - это маркиз Карабас из сказки Перро, а Барабас - от итальянского слова мошенник - бараба. А вот не менее говорящая роль продавца пиявок Дуремара досталась помощнику Мейерхольда, который работа под псевдонимом Вольдемар Люсциниус.
9. Лолита
По воспоминаниям Брайана Бойда, биографа Владимира Набокова, когда писатель работал над своим скандальным романом «Лолита», он регулярно просматривал газетные рубрики, в которых публиковались сообщения об убийствах и насилии. Его внимание привлекла наделавшая шума история Салли Хорнер и Франка Ласалля, произошедшая в 1948 году: мужчина средних лет похитил 12-летнюю Салли Хорнер и держал её при себе почти 2 года, пока полиция не нашла её в обном из калифорнийских отелей. Ласалль, как и герой Набокова, выдавал девочку за свою дочь. Набоков даже вскользь упоминает этот случай в книге словами Гумберта: «Сделал ли я с Долли то же самое, что Франк Ласалль, 50-летний механик, сделал с одиннадцатилетней Салли Хорнер в 48-м?»
10. Карлсон
История создания Карлсона – мифологизированная и невероятная. Литературоведы уверяют, что возможным прототипом этого забавного персонажа стал Герман Геринг. И хотя родственники Астрид Линдгрен эту версию опровергают, такие слухи и сегодня имеют место быть.
Астрид Линдгрен познакомилась с Герингом в 1920-е годы, когда он организовывал авиашоу в Швеции. В то время Геринг был как раз «в расцвете сил», известным летчиком-асом, мужчиной с харизмой и прекрасным аппетитом. Моторчик за спиной у Карлсона - интерпретация на тему лётного опыта Геринга.
Приверженцы этой версии отмечают, что некоторое время Астрид Линдгрен была ярой поклонницей национал-социалистической партии Швеции. Книга о Карлсоне была напечатала в 1955 году, поэтому о прямой аналогии речь идти не могла. Тем не менее, не исключено, что харизматичный образ молодого Геринга оказал влияние на появление обаятельного Карлсона.
11. Одноногий Джон Сильвер
Роберт Льюис Стивенсон в романе «Остров сокровищ» изобразил своего друга Уильямса Хэнсли вовсе не критиком и поэтом, кем он и являлся по сути, а самым настоящим злодеем. В детские годы Уильям перенёс туберкулёз, и ему ампутировали ногу до колена. Перед тем, как книга появилась на прилавках магазинов Стивенсон сказал другу: «Я должен тебе признаться, Злой с виду, но добрый в глубине души Джон Сильвер был списан с тебя. Ты ведь не в обиде?»
12. Медвежонок Винни Пух
По одной из версий, известный на весь мир плюшевый медведь получил своё имя в честь любимой игрушки сына писателя Милна Кристофера Робина. Впрочем, как и все другие герои книги. Но на самом деле это имя от клички Виннипег – так звали медведицу, которая жила в лондонском зоопарке с 1915 по 1934 годы. У этой медведицы было множество ребятишек-поклонников, среди которых и Кристофер Робин.
13. Дин Мориарти и Сэл Парадайз
Несмотря на то, что главных героев в книге зовут Сэл и Дин, роман «В дороге» Джека Керуака сугубо автобиографический. Остается только догадываться, почему Керуак отказался от своего имени в самой известной книге для битников.
14. Дейзи Бьюкенен
В романе «Великий Гетсби» его автор Фрэнсис Скотт Фицджеральд глубоко и проникновенно описал Джиневру Кинг – свою первую любовь. Их роман длился с 1915 по 1917 годы. Но из-за разных социальных статусов они расстались, после чего Фицджеральд написал, что «бедные мальчики не должны даже думать о том, чтобы жениться на богатых девочках». Эта фраза вошла не только в книгу, но и в одноименный фильм. Джиневра Кинг стала и прототипом Изабель Бордж в «По ту сторону рая» и Джуди Джонс в «Зимних мечтах».
Специально для любителей засиживаться за чтением . Выбрав эти книги, точно не разочаруешься.
Безусловно, любой герой в литературном произведении является персонажем, но не всякого персонажа признают «героем». Словом герой обычно обозначают главное действующее лицо, «носителя основного события» (М. М. Бахтин) в литературном произведении, а также значимой для автора-творца точки зрения на действительность, на самого себя и других персонажей, иначе говоря, того Другого, сознание и поступок которого выражают для автора сущность создаваемого им мира.
Произведение, особенно эпическое и драматическое, как правило, содержит иерархию изображенных лиц, так что «лица второго плана» воспринимаются как «служебные», необходимые не сами по себе, а для освещения и понимания «лиц первого плана». Такова, например, функция Фенички в «Отцах и детях».
Именно с лицами первого плана связан так называемый «наивный реализм» и проистекающие из подобного восприятия искусства споры с героями, а то и суд над ними (см., напр., роман В. Каверина «Два капитана»). С ними же сопряжено и читательское ощущение полноправности и особой самостоятельности героя, с которой «автор вынужден считаться» (ср. известное признание Л. Толстого о том, что Вронский «вдруг и неожиданно стал стреляться» или апокрифическую пушкинскую фразу о Татьяне, которая «взяла, да выскочила замуж»).
Герой может быть отличим от иных персонажей в первую очередь по своей значимости для развития сюжета: без его участия не могут состояться основные сюжетные события. Так, в волшебной сказке только главному действующему лицу дано достигнуть цели (находящейся в ином мире) и вернуться живым; так же и в эпопее, где без Ахилла невозможна победа в войне или без Одиссея — решение судьбы Пенелопы и одновременно Итаки.
Все ведущие персонажи, т.е. герои «Войны и мира» принимают прямое участие либо в Бородинской битве, либо в последовавшем за ней оставлении Москвы; но от других персонажей их отличает не только это: мировые события одновременно — и важнейшие события их внутренней жизни (так, Пьер именно в канун решающего сражения воспринимает слова солдата: «Всем миром навалиться хотят» как формулу того человеческого единения, которое он всегда искал).
Герой противостоит другим персонажам и как субъект высказываний, доминирующих в речевой структуре произведения. Второй критерий особенно важен в произведениях эпистолярной, исповедальной или дневниковой формы (герои — «авторы» писем, дневников и т.п.) или в случаях с героями-резонерами в эпике, где у них может и не быть сюжетных функций (ср., напр., Потугина в тургеневском «Дыме»).
В лирике XIX—XX вв. кроме наиболее традиционного субъекта речи и носителя лирического события, которого считают литературным героем, но не персонажем («лирическое "я"», «лирический герой»), выделяют также «героя ролевой лирики», т.е., в сущности, персонажа — субъекта речи, чье высказывание для автора — не столько средство, сколько предмет изображения (ср., напр., ямщика в стихотворении Н. Некрасова «В дороге» или персонажей многих стихотворений В. Высоцкого, в которых он, по его собственному выражению, говорит «из шкуры героя»).
Таким образом, необходимо учитывать различия ролей изображенных лиц в сюжете. В волшебной сказке можно различать «частные» функции большинства персонажей — дарителей, вредителей, помощников — и «общую» функцию одного-единственного героя: он должен попасть туда, куда живому человеку попадать не приходится и, что еще труднее, вернуться оттуда, откуда никто не возвращается.
Эта сюжетная функция героя проистекает из структуры мира (двоемирие) и необходима для сохранения и восстановления всего нарушенного вначале миропорядка (не случайно «оттуда» приносят или привозят в наш мир не только такие вещи, как молодильные яблоки, но и невесту). А вернуть похищенную Ситу в «Рамаяне» необходимо для того, чтобы Земля продолжала плодоносить.
Такое изначальное значение понятия «герой» в ходе истории отнюдь не утрачивается: например, встречи Онегина с Татьяной или преступление Раскольникова для исторического будущего изображенного национального мира не менее значимы, чем действия героев, эпопей для судеб народов и государств.
Среди действующих в произведении лиц героя выделяет также инициатива, равно как и способность преодолеть препятствия, непреодолимые для других. В архаике (волшебная сказка, героический эпос) его инициатива неразличимо совпадает с осуществлением всеобщей необходимости — в этом основа героики.
В литературе важнейшую формообразующую и смыслоразличительную роль играет вопрос о выборе. В сказке он отсутствует, а в эпопее выбор героя предопределен. Например, в качестве героя Ахилл не может отказаться от славы, несмотря на неизбежность гибели; так же как Одиссей, несмотря на смертельный риск, вынужден отказаться от своей хитрости с именем Никто после ослепления Полифема: героя нет без славы, и тем самым без имени. Эта несвобода имеет положительный характер, поскольку награждение или слава всегда соответствуют заслугам.
Инициатива литературного героя вовсе не обязательно должна быть активно-боевой; она может быть и пассивно-страдательной (герои греческого романа или житий) или сочетать в себе то и другое на равных правах («Стойкий принц» Кальдерона). Кроме того, эта инициатива может иметь в первую очередь идеологически-языковой, а не практически-действенный характер.
Так, жизненная задача Печорина — философский поиск и духовный эксперимент, что находит в его поступках лишь непрямое и неадекватное отражение, в большей степени определяя характер повествования в его «Журнале» (непосредственно смыкается одно с другим только в сюжете «Фаталиста»). А в «Преступлении и наказании» убийство рассматривается как попытка «сказать новое слово», так что из области сюжета активность героя переключается во внесюжетный в значительной мере диалог.
Теория литературы / Под ред. Н.Д. Тамарченко — М., 2004 г.
Персонаж - вид художественного образа, субъект действия, переживания, высказывания в произведении. В том же значении в современном литературоведении используются словосочетания литературный герой и действующее лицо . Автор учебника полагает, что персонаж - наиболее нейтральный из вариантов, ибо героем неловко называть того, кто лишен героических черт, а действующим лицом - лицо пассивное (Обломов).
Понятие персонажа - важнейшее при анализе эпических и драматических произведений, где именно персонажи, образующие определенную систему, и сюжет составляют основу предметного мира. В эпосе героем может быть и повествователь (рассказчик), если он участвует в сюжете (Гринев у Пушкина). В лирике же, воссоздающей прежде всего внутренний мир человека, персонажи (если они есть) изображаются пунктирно, фрагментарно, а главное - в неразрывной связи с переживаниями лирического субъекта. Иллюзия собственной жизни персонажей в лирике резко ослабевает по сравнению с эпосом и драмой, поэтому вопрос о персонажах в лирике целесообразно рассматривать отдельно.
Чаще всего литературный персонаж - человек. Степень конкретности его изображения может быть разной и зависит от многих причин: от места в системе персонажей, от рода и жанра произведения, но самое главное - от творческого метода писателя. О второстепенном герое реалистической повести (о Гагине в Асе) может быть сказано больше, чем о главном герое модернистского романа. Наряду с людьми могут действовать и разговаривать животные, растения, вещи, природные стихии, фантастические существа и проч. (сказки, Мастер и Маргарита, Маугли, человек- амфибия) Есть жанры в которых подобные персонажи обязательны или очень вероятны: сказка, басня, баллада, научная фантастика, анималистская литра и др.
Центром предмета художественного познания составляют человеческие сущности. Применительно к эпосу и драме это характеры , т. е общественно значимые черты, проявляющиеся с достаточной отчетливостью в поведении и умонастроении людей, высшая степень характерности - тип (часто слова характер и тип используют как синонимы). Создавая литературного героя, писатель обычно наделяет его тем или иным характером: односторонним или многосторонним, цельным - противоречивым, статичным - развивающимся и т. д. свое понимание, оценку характеров писатель передает читатель, домысливая и претворяя прототипы(даже если это исторические лица: ср. Петра в «Петре Первом» у Толстого и в «Петре и Алексее» у Мережковского), создавая вымышленные индивидуальности. Персонаж и характер - понятия не тождественные ! В литературе, ориентированной на воплощение характеров, последние и составляют основное содержание - предмет рефлексии, а часто споров читателей и критиков. В одном и том же персонаже критики видят разные характеры. (полемика о Катерине, о Базарове) таким образом персонаж предстает, с одной стороны, как характер, с другой- как художественный образ, воплощающий данный характер с той или иной степенью эстетического совершенства. Если персонажей в произведении нетрудно посчитать, то уяснение воплощенных в них характеров - акт анализа (в «Толстом и тонком» четыре персонажа, но, очевидно, только два характера: Тонкий, его жена и сын образуют одну сплоченную семейную группу). Число характеров и персонажей в произведении обычно не совпадает: персонажей значительно больше. Есть лица, не имеющие характера, выполняющие только сюжетную роль (в Бедной Лизе подруга, сообщающая матери о гибели дочери) есть двойники, варианты оного типа (шесть княжен Тугоуховских, Бобчинский и Добчинский) существование однотипных персонажей дает основание критикам для классификаций, (самодуры и безответные - Добролюбов, лишний человек в творчестве Тургенева)
В соответствии с их статусом в структуре произведения персонаж и характер имеют разные критерии и оценки. Характеры вызывают этически окрашенное к себе отношение, персонажи прежде всего оцениваются с эстетической точки зрения, т. е в зависимости от того, насколько ярко и полно они воплощают характеры (как художественные образы Чичиков и Иудушка Головлев прекрасны и в этом качестве доставляют эстетическое наслаждение)
средствами раскрытия характера выступают в произведении различные компоненты и детали вещного мира: сюжет, речевые характеристики, портрет, костюм, интерьер и пр. особой экономией средств изображения отличаются внесценические герои (хамелеон: генерал и его брат, любители собак разных пород)
Пространственные и временные рамки произведения расширяются благодаря заимствованию персонажей , заведомо известных читателям. Этот прием обнажает условность искусства, но и способствует лаконизму изображения: ведь имена, вводимые писателем, стали нарицательными, автору не нужно их как-то характеризовать. (Евгений Онегин, на именины к Татьяне приезжают Скотинины, брат двоюродный Буянов).
Персонажную сферу литературы составляют и собирательные герои (их прообраз - хор в античной драме) (рабочая слободка в романе Горького Мать)
С формированием личности именно характеры становятся основным предметом художественного познания. В программах литературных направлений (начиная с классицизма) основополагающее значение имеет концепция личности. Утверждается и взгляд на сюжет как на важнейший способ развития характера, его испытание и стимул развития.. сюжетные функции персонажей - в отвлечении от их характеров- стали предметом специального анализа в некоторых направлениях литведа 20 века. (формалист Пропп, структуралисты).
Основу предметного мира эпических и драматических произведений обычно составляют система персонажей и сюжет. Даже в произведениях, главная тема которых- человек наедине с дикой природой персонажная сфера как правило не исчерпывается одним героем (Робинзон Крузо, Маугли) Для образования системы персонажей необходимы как минимум два субъекта, их эквивалентом может быть раздвоение персонажа , знаменующее различные начала в человеке, или превращение (Собачье сердце), сложный двоящийся в нем сюжет в сущности раскрывает один характер. На ранних стадиях повествовательного искусства число персонажей и связи между ними определялись прежде всего логикой развития сюжета (единый герой волшебной сказки требовал антитезы, потом героини как повода для борьбы и т. д.) Тут опять про Проппа с его семью инвариантами.
В древнегреческом театре число актеров, одновременно находящихся на сцене, увеличивалось постепенно. Доэсхиловская трагедия - хор и один актер, Эсхил ввел двух вместо одного, уменьшил партии хора, Софокл ввел трех актеров и декорации. Сюжетные связи как системообразующий принцип могут быть очень сложными и охватывать огромное число персонажей (Война и Мир).
Однако сюжетная связь - не единственный тип связи между персонажами, в литературе он обычно не главный. Система персонажей - это определенное соотношение характеров. Автор сочиняет, выстраивает цепь событий, руководствуясь своей иерархией характеров в зависимости от избранной темы. Для понимания главного проблемного героя могут играть большую роль второстепенные персонажи , оттеняющие различные свойства его характера, в результате возникает целая система параллелей и противопоставлений. (Обломов: Штольц-Обломов-Захар, Ольга- Агафья Матвеевна)
Нитью, позволяющей увидеть за персонажами систему характеров, является прежде всего творческая концепция, идея произведения , именно она создает единство самых сложных композиций. (Белинский усматривал связь между пятью частями Героя нашего времени в одной мысли- в психологической загадке характера Печорина.)
Неучастие персонажа в основном действии произведения- нередко своеобразный знак его важности, как выразителя общественного мнения, символа. (В Грозе не участвующие в интриге пьесы Кулигин и Феклуша- как бы два полюса духовной жизни города Калинова)
Принцип «экономии» в построении системы персонажей сочетается, если этого требует содержание, с использование двойников (два персонажа, но один тип- Добчинский и Бобчинский), собирательных образов и соответствующих массовых сцен, вообще с многогеройностью произведений.
В лирике основное внимание уделяется раскрытию переживания лирического субъекта. Объектом переживания лирического субъекта часто выступает собственное я, в этом случае его называют лирическим героем (Я пережил свои желанья… Пушкин, Я за то глубоко презираю себя… Некрасов) такое узкое понимание лирического героя, являющегося лишь одним из типов лирического субъекта закрепилось в современном литведе. Стихотворение Есенина:
Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Взвенчивает лес.
Оно без лирического героя: описывается природа. Но выбор деталей, характер тропов свидетельствуют о том, что кто-то увидел эту картину. Все не просто названо, но и охарактеризовано. Объектом восприятия, переживания лирического субъекта могут быть и другие субъекты (Размышление у парадного подъезда.. Некрасов. Незнакомка. Блок). По аналогии с эпосом и драмой их можно назвать персонажами. Г.Н. Поспелов выделяет особую разновидность лирики - персонажную , к которой в частности, относит стихотворные послания, эпиграммы, мадригалы, эпитафии, надписи к портретам и т. д. однако термин персонаж можно понимать шире - как любое лицо, попавшее в зону сознания лирического субъекта. В лирике есть герои разного типа: в отличие от лирического героя персонажи - другие «я», поэтому по отношению к ним используются местоимения 2 и 3 лица. Сюжетные лирические стихотворения тяготеют к многоперсонажности (на железной дороге Блок, Орина, мать солдатская. Некрасов) Таким образом, лирику можно условно разделить на бесперсонажную и персонажную . Персонажи в лирике изображены иначе, чем в эпосе и драме. Здесь отсутствует сюжет, поэтому характеры редко раскрываются через действия и поступки. Главное - отношение лирического субъекта к персонажу. Пушкин, Ч помню чудное мгновенье: образ героини создан с помощью метафор и т. д. слова можно отнести к идеальной возлюбленной вообще, конкретного образа не возникает.
Важным способом создания образов- персонажей в лирике являются их номинации, часто характеризующие не столько персонажей, сколько отношение к ним л. субъекта. различают номинации первичные (имена, прозвища, местоимения), непосредственно называющие персонажа, и вторичные, указывающие на его качества, признаки. К вторичным могут относиться слова, используемые в их прямом значении тропеичные словосочетания также являются вторичными номинациями. Номинации фиксируют постоянные или ситуативные признаки персонажей. Лирика по изначальной своей установке безымянна . Лирическому герою нет надобности называть себя и кого-то из участников лирического сюжета по имени. Поэтому так редки в лирике собственные имена, даже употребляя их, автор старается вынести их в заглавие.
Вопрос о характере в лирике остается дискуссионным. В любом случае он создается иначе, чем в эпосе и драме. Стихотворение - маленькое по объему произведение, здесь часто лишь намечается характер, который нередко раскрывается в цикле произведений. В стихотворении может быть представлена система персонажей (Блок. О доблестях, о подвигах, о славе), если в стихотворении изображены персонажи, объединенные в группу по общему признаку, то возникает собирательный образ (в Незнакомке).
Анализ персонажей в эпосе, лирике и драме выявляет не только различие, но и сходство между литературными родами.
Обычный прием группировки и нанизывания мотивов -- это выведение персонажей, живых носителей тех или иных мотивов. Принадлежность того или иного мотива определенному персонажу облегчает внимание читателя. Персонаж является руководящей нитью, дающей возможность разобраться в нагромождении мотивов , подсобным средством для классификации и упорядочения отдельных мотивов. С другой стороны, существуют приемы, помогающие разобраться в самой массе персонажей и их взаимоотношениях.
Приемом узнания персонажа является его "характеристика ". Под характеристикой мы подразумеваем систему мотивов, неразрывно связанных с данным персонажем . В узком смысле под характеристикой разумеют мотивы, определяющие психологию персонажа, его "характер".
Простейшим элементом характеристики является уже называние героя собственным именем. В элементарных фабулярных формах иногда достаточно простого присвоения герою имени, без всякой иной характеристики ("отвлеченный герой"), чтобы зафиксировать за ним действия, необходимые для фабулярного развития. В более сложных построениях требуется, чтобы поступки героя вытекали из некоторого психологического единства, чтобы они были психологически вероятными для данного персонажа (психологическая мотивировка поступков ). В таком случае герой награждается определенными психологическими чертами.
Характеристика героя может быть прямая , т.е. о его характере сообщается непосредственно или от автора, или в речах других персонажей, или в самохарактеристике ("признаниях") героя. Часто встречается косвенная характеристика: характер вырисовывается из поступков и поведения героя. Частным случаем косвенной или наводящей характеристики является прием масок , т.е. разработка конкретных мотивов, гармонирующих с психологией персонажа. Так, описание наружности героя, его одежды, обстановки его жилища (например, Плюшкин у Гоголя) -- все это приемы масок. Маской может служить не только наружное описание, путем зрительных представлений (образов), но и всякое иное. Уже самое имя героя может служить маской. В этом отношении любопытны комедийные традиции имен-масок . ("Правдины", "Милоны", "Стародумы" "Скалозубы", "Градобоевы" и пр.), почти все комедийные имена заключают в себе характеристику. В приемах характеристики персонажей следует различать два основных случая: характер неизменный , остающийся в повествовании одним и тем же на всем протяжении фабулы, и характер изменяющийся , когда по мере развития фабулы мы следим за изменением самого характера действующего лица. В последнем случае элементы характеристики входят тесно в фабулу, и самый перелом характера (типичное "раскаяние злодея") есть уже изменение фабульной ситуации. С другой стороны, лексика героя , стиль его речей, темы, им затрагиваемые в разговоре, могут также служить маской героя.
Персонажи обычно подвергаются эмоциональной окраске . В самых примитивных формах мы встречаем добродетельных и злодеев . Здесь эмоциональное отношение к герою (симпатия или отталкивание) разрабатывается на моральной основе. Положительные и отрицательные "типы" -- необходимый элемент фабульного построения. Привлечение симпатий читателя на сторону одних и отталкивающая характеристика других вызывают эмоциональное участие ("переживание") читателя в излагаемых событиях, личную его заинтересованность в судьбе героев.
Персонаж, получающий наиболее острую и яркую эмоциональную окраску, именуется героем. Герой -- лицо, за которым с наибольшим напряжением и вниманием следит читатель. Герой вызывает сострадание, сочувствие, радость и горе читателя.
Не следует забывать, что эмоциональное отношение к герою является заданным в произведении. Автор может привлечь сочувствие к герою, характер которого в быту мог бы вызвать в читателе отталкивание и отвращение. Эмоциональное отношение к герою есть факт художественного построения произведения.
Этот момент часто упускали публицисты-критики 60-х годов XIX в., которые расценивали героев с точки зрения общественной полезности их характера и идеологии, вынимая героя из художественного произведения, в котором предопределено эмоциональное отношение к герою. Читать надо наивно, заражаясь указаниями автора. Чем сильнее талант автора, тем труднее противиться этим эмоциональным директивам, тем убедительнее произведение. Эта убедительность художественного слова и служит источником обращения к нему как к средству учительства и проповедничества.
Герой вовсе не является необходимой принадлежностью фабулы. Фабула как система мотивов может и вовсе обойтись без героя и его характеристики. Герой является в результате сюжетного оформления материала и является, с одной стороны, средством нанизывания мотивов, с другой -- как бы воплощенной и олицетворенной мотивировкой связи мотивов. Это ясно на элементарной повествовательной форме -- на анекдоте.
Литература: Л.Я. Гинзбург «О литературном герое». М., 1979.
Литературным героем писатель выражает свое понимание человека, взятого с некоторой точки зрения во взаимодействии подобранных писателем признаков. В этом смысле литературный герой моделирует человека. Как всякое эстетическое явление, человек, изображенный в литературе, не абстракция, а конкретное единство. Но единство, не сводимое к частному, единичному случаю (каким может быть человек в хроникальном повествовании), единство, обладающее расширяющимся, символическим значением, способное поэтому представлять идею. Писатель моделирует некий комплекс представлений о человеке (этико-философских, социальных, культурно-исторических, биологических, психологических, лингвистических). Литературная традиция, унаследованные повествовательные формы и единичный замысел автора строят из этого комплекса художественный образ личности.
Как и в жизни, читая художественное произведение, мы мгновенно относим незнакомого героя к тому или иному социальному, психологическому, бытовому разряду: это условие общения человека с персонажем. Существуют физические формулы узнавания (рыжий, толстый, долговязый), социальные формулы (мужик, купец, мастеровой, дворянин), морально-психологические (добряк, весельчак, скупец).
Полностью литературный герой познается ретроспективно. Но персонаж – это не только итог: художественная величина возникает в процессе самого чтения (острота первого чтения).
Первая же встреча должна быть отмечена узнаванием, некоей мгновенно возникающей концепцией (типологическая и психологическая идентификация персонажа). В экспозиции дана первоначальная формула характера, которая может или разрушаться или наоборот получать развитие. Герой эпоса, рыцарского романа, куртуазного романа – богатырь, рыцарь, идеальный молодой дворянин – все они выражают нормы и идеалы среды, байронический герой их разрушает.
Байронический герой узнаваем с первых же страниц (Бенжамен Констан «Адольф»). Так, например, издатель встретил человека, который был очень молчалив и печален. Его первая фраза: «Мне безразлично, нахожусь ли я здесь или в другом месте», – говорит о романтическом характере героя.
Литературный герой как персонаж
Любой герой в литературном произведении является персонажем, но не всякого персонажа признают героем. Словом «герой» обычно обозначают главное действующее лицо, «носителя основного события» (М. Бахтин) в литературном произведении, а также значимой для автора-творца точки зрения на действительность, на самого себя и других персонажей. То есть это тот другой, сознание и поступок которого выражают для автора сущность создаваемого им мира. Лица второго плана воспринимаются как служебные, необходимые не сами по себе, а для освещения и понимания «лиц первого плана». Читатель может спорить с героями, так как в процессе чтения возникает ощущение полноправности и особой самостоятельности героя (Татьяна, неожиданно для автора выскочившая замуж).
Чем отличается герой от иных персонажей:
значимость для развития сюжета (без его участия не могут состояться основные сюжетные события);
герой является субъектом высказываний, доминирующих в речевой структуре произведений.
Литературный персонаж – это серия последовательных появлений одного лица в пределах данного текста. На протяжении одного текста герой может обнаружиться в самых разных формах: упоминание о нем в речах других действующих лиц, повествование автора или рассказчика о связанных с персонажем событиях, изображение его мыслей, переживаний, речей, наружности, сцены, в которых он принимает участие словами, жестами, действиями и проч. То есть происходит механизм постепенного наращивания образа героя.
Повторяющиеся, более или менее устойчивые признаки образуют свойства персонажа.
В литературных произведениях неизменно присутствуют и, как правило, попадают в центр внимания читателей образы людей, а в отдельных случаях — их подобий: очеловеченных животных, растений («Attalea princeps» В.М. Гаршина) и вещей (сказочная избушка на курьих ножках). Существуют разные формы присутствия человека в литературных произведениях. Это повествователь-рассказчик, лирический герой и персонаж, способный явить человека с предельной полнотой и широтой.
Этот термин взят из французского языка и имеет латинское происхождение. Словом «persona» древние римляне обозначали маску, которую надевал актер, а позднее — изображенное в художественном произведении лицо.
В качестве синонимичных данному термину ныне бытуют словосочетания «литературный герой» и «действующее лицо». Однако эти выражения несут в себе и дополнительные значения: слово «герой» подчеркивает позитивную роль, яркость, необычность, исключительность изображаемого человека, а словосочетание действующее лицо» — тот факт, что персонаж проявляет себя преимущественно в совершении поступков.
Персонаж — это либо плод чистого вымысла писателя (Гулливер и лилипуты у Дж. Свифта; лишившийся носа майор Ковалев у Н.В. Гоголя) либо результат домысливания облика реально существовавшего человека (будь то исторические личности или люди, биографически близкие писателю, а то и он сам); либо, наконец, итог обработки и достраивания уже известных литературных героев, каковы, скажем, Дон Жуан или Фауст.
Наряду с литературными героями как человеческими индивидуальностями, порой весьма значимыми оказываются групповые, коллективные персонажи (толпа на площади в нескольких сценах «Бориса Годунова» А. С. Пушкина, свидетельствующая о мнении народном и его выражающая).
Персонаж имеет как бы двоякую природу. Он, во-первых, является субъектом изображаемого действия, стимулом развертывания событий, составляющих сюжет. Именно с этой стороны подошел к персонажной сфере В.Я. Пропп в своей всемирно известной работе «Морфология сказки» (1928). О сказочных героях ученый говорил как о носителях определенных функций в сюжете и подчеркивал, что изображаемые в сказках лица значимы прежде всего как факторы движения событийных рядов. Персонаж как действующее лицо нередко обозначается термином актант (лат. действующий).
Во-вторых, и это едва ли не главное, персонаж имеет в составе произведения значимость самостоятельную, независимую от сюжета (событийного ряда): он выступает как носитель стабильных и устойчивых (порой, правда, претерпевающих изменения) свойств, черт, качеств.
Персонажи характеризуются с помощью совершаемых ими поступков (едва ли не в первую очередь), а также форм поведения и общения (ибо значимо не только то, что совершает человек, но и то, как он при этом себя ведет), черт наружности и близкого окружения (в частности — принадлежащих герою вещей), мыслей, чувств, намерений.
И все эти проявления человека в литературном произведении (как и в реальной жизни) имеют определенную равнодействующую — своего рода центр, который М.М. Бахтин называл ядром личности, А.А. Ухтомский — доминантой, определяемой отправными интуициями человека.
Для обозначения устойчивого стержня сознания и поведения людей широко используется словосочетание ценностная ориентация. «Нет ни одной культуры, — писал Э. Фромм, — которая могла бы обойтись без системы ценностных ориентаций или координат». Есть эти ориентации, продолжал ученый, «и у каждого индивидуума».
Ценностные ориентации (их можно также назвать жизненными позициями) весьма разнородны и многоплановы. Сознание и поведение людей могут быть направлены на ценности религиозно-нравственные, собственно моральные, познавательные, эстетические. Они связаны и со сферой инстинктов, с телесной жизнью и удовлетворением физических потребностей, со стремлением к славе, авторитету, власти.
Позиции и ориентации как реальных, так и вымышленных писателями лиц нередко имеют облик идей и жизненных программ. Таковы «герои-идеологи» (термин М.М. Бахтина) в романтической и послеромантической литературе. Но ценностные ориентации часто бывают и внерациональными, непосредственными, интуитивными, обусловленными самой натурой людей и традицией, в которой они укоренены. Вспомним лермонтовского Максима Максимыча, не любившего «метафизических прений», или толстовскую Наташу Ростову, которая «не удостаивала быть умной».
Герои литературы разных стран и эпох бесконечно многообразны. Вместе с тем в персонажной сфере явственна повторяемость, связанная с жанровой принадлежностью произведения и, что еще важнее, с ценностными ориентациями действующих лиц. Существуют своего рода литературные «сверхтипы» — надэпохальные и интернациональные.
Подобных сверхтипов немного. Как отмечали М.М. Бахтин и (вслед за ним) Е.М. Мелетинский, на протяжении многих веков и даже тысячелетий в художественной словесности доминировал человек авантюрно-героический, который твердо верит в свои силы, в свою инициативу, в способность добиться поставленной цели.
Он проявляет свою сущность в активных поисках и решительной борьбе, в приключениях и свершениях, и живет представлением о своей особой миссии, о собственной исключительности и неуязвимости. Емкие и меткие формулы жизненных позиций таких героев мы находим в ряде литературных произведений. Например: «Когда помочь себе ты можешь сам,/ Зачем взывать с мольбою к небесам?/ Нам выбор дан. Те правы, что посмели;/ Кто духом слаб, тот не достигнет цели./ «Несбыточно!» — так говорит лишь тот,/ Кто мешкает, колеблется и ждет» (У. Шекспир. «Конец — делу венец». Пер. М. Донского). «Под клобуком свой замысел отважный/ Обдумал я, готовил миру чудо», — рассказывает о себе пушкинский Григорий Отрепьев. А в романе «Братья Карамазовы» черт так выразил сокровенные помыслы Ивана: «Где стану я, там сейчас же будет первое место».
Персонажи, принадлежащие к авантюрно-героическому сверхтипу, стремятся к славе, жаждут быть любимыми, обладают волей «изживать фабулизм жизни», т. е. склонны активно участвовать в смене жизненных положений, бороться, достигать, побеждать. Авантюрно-героический персонаж — своего рода избранник или самозванец, энергия и сила которого реализуются в стремлении достигнуть каких-то внешних целей.
Сфера этих целей весьма широка: от служения народу, обществу, человечеству до эгоистически своевольного и не знающего границ самоутверждения, связанного с хитрыми проделками, обманом, а порой с преступлениями и злодействами (вспомним шекспировского Макбета и его жену). К первому «полюсу» тяготеют персонажи героического эпоса.
Таков храбрый и рассудительный, великодушный и благочестивый Эней во всемирно известной поэме Вергилия. Верный долгу перед родной Троей и своей исторической миссии, он, по словам Т. С. Элиста, «от первого до последнего вздоха» — «человек судьбы»: не авантюрист, не интриган, не бродяга, не карьерист, — он исполняет предназначенное ему судьбой не по принуждению или случайному указу, и уж конечно, не из жажды славы, а потому что волю свою подчинил некой высшей власти великой цели» (имеется в виду основание Рима).
В ряде же других эпопей, в том числе «Илиаде» и «Одиссее», героические деяния персонажей совмещаются с их своеволием и авантюризмом (подобное сочетание и в Прометее, который, однако, на многие века стал символом жертвенного служения людям).
О сущности героического говорилось много. Понятие авантюрности (авантюризма) применительно к литературе уяснено гораздо менее. М.М. Бахтин связывал авантюрное начало с решением задач, продиктованных «вечной человеческой природой — самосохранением, жаждой победы и торжества, жаждой обладания, чувственной любовью».
В дополнение к этому заметим, что авантюризм вполне может стимулироваться самодовлеюще игровыми импульсами человека (Кочкарев в «Женитьбе» Н.В. Гоголя, Остап Бендер у И. Ильфа и В. Петрова), а также жаждой власти, как у пушкинских Гришки Отрепьева и Емельяна Пугачева.
Авантюрно-героический сверхтип, воплощающий устремленность к новому, во что бы то ни стало (т. е. динамическое, бродильное, будоражащее начало человеческого мира), представлен словесно-художественными произведениями в различных модификациях, одна на другую не похожих.
Во-первых, это боги исторически ранних мифов и наследующие их черты народно-эпические герои от Арджуны (индийская «Махабхарата»), Ахилла, Одиссея, Ильи Муромца до Тиля Уленшпигеля и Тараса Бульбы, неизменно возвышаемые и поэтизируемые.
В том же ряду — центральные фигуры средневековых рыцарских романов и их подобия в литературе последних столетий, каковы персонажи детективов, научной фантастики, приключенческих произведений для юношества, порой и «большой» литературы (вспомним Руслана и молодого Дубровского у Пушкина, героя пьесы Э. Ростана «Сирано де Бержерак», Ланцелота из «Дракона» Е. Шварца).
Во-вторых, это романтически настроенные бунтари и духовные скитальцы в литературе XIX-XX вв. — будь то гетевский Фауст, байроновский Каин, лермонтовский Демон, ницшев Заратустра либо (в иной, приземленной вариации) такие герои-идеологи, как Онегин, Печорин, Бельтов, Раскольников, Орест («Мухи» Ж.-П. Сартра).
Названные персонажи (Заратустра — знаменательное исключение) — как бы полугерои, а то и антигерои, каковы, к примеру, центральное лицо «Записок из подполья» и Ставрогин у Ф.М. Достоевского. В облике и судьбах персонажей этого, так сказать «демонического», ряда обнаруживается тщета интеллектуального и прочего авантюризма, лишенного связей с нравственностью и культурной традицией большого исторического времени.
В-третьих, героико-авантюрному началу в какой-то мере причастны романтически настроенные персонажи, которые чужды какому-либо демонизму, верят тому, что их душа прекрасна, и жаждут реализовать свои богатые возможности, считая себя некими избранниками и светочами. Подобного рода ориентации в освещении писателей, как, правило, внутренне кризисны, исполнены горестного драматизма, ведут к тупикам и катастрофам.
По словам Гегеля, «новыми рыцарями являются по преимуществу юноши, которым приходится пробиваться сквозь мирской круговорот, осуществляющийся вместо их идеалов». Подобные герои, продолжает немецкий философ, «считают несчастьем» то, что факты прозаической реальности «жестоко противодействуют их идеалам и бесконечному закону сердца»: они полагают, что «надо пробить брешь в этом порядке вещей, изменить, улучшить мир или, по крайней мере, вопреки ему, создать на земле небесный уголок».
Подобного рода персонажи (вспомним гетевского Вертера, пушкинского Ленского, гончаровского Адуева-младшего, чеховских персонажей) героями в полном смысле слова не являются. Их высокие помыслы и благородные порывы оказываются иллюзорными и тщетными; романтически настроенные персонажи терпят поражения, страдают, гибнут либо со временем примиряются с «низменной прозой» существования, становятся обывателями, а то и карьеристами. «Герой, — отмечает Г.К. Косиков, основываясь на писательском опыте Стендаля, Бальзака, Флобера, — становится носителем идеала и деградации одновременно».
Таким образом, герой романтической и послеромантической литературы (как в его «демонической», так и в «прекраснодушной» разновидности), сохраняя свою причастность авантюрно-героическому сверхтипу (ореол собственной исключительности, воля к масштабным обретениям и свершениям), вместе с тем предстал как симптом и свидетельство культурно-исторической кризисности и даже исчерпанности этого сверхтипа.
Среди персонажей, принадлежащих данному сверхтипу, в-четвертых, мы находим и собственно авантюристов, еще в меньшей степени героичных, нежели перечисленные выше. От трикстеров ранних мифов тянутся нити к действующим лицам новеллистики средневековья и Возрождения, а также авантюрных романов. Знаменательно критическое доосмысление авантюризма в литературе Нового времени, наиболее явственное в произведениях о Дон Жуане (начиная с Тирсо де Молина и Мольера).
Последовательно антиавантюрную направленность имеют образы искателей места в высшем обществе, карьеристов в романах О. де Бальзака, Стендаля, Ги де Мопассана. Германн в «Пиковой даме» Пушкина, Чичиков у Гоголя, Ракитин и Петр Верховенский у Достоевского, Борис Друбецкой у Толстого — в этом же ряду. В иных, тоже весьма разных вариациях (и далеко не апологетично) запечатлен тип авантюриста в таких фигурах литературы нашего столетия, как Феликс Круль у Т. Манна, знаменитый Остап Бендер Ильфа и Петрова и гораздо менее популярный Комаровский в «Докторе Живаго» Пастернака.
Совсем иной, можно сказать, полярный авантюрно-героическому «сверхтип» явлен в средневековых житиях и тех произведениях (в том числе близких нам эпох), которые в большей или меньшей степени, прямо или косвенно наследуют житийную традицию или ей сродны.
Этот сверхтип правомерно назвать житийно-идиллическим. О родстве житийной святости и идиллических ценностей ярко свидетельствует прославленная «Повесть о Петре и Февронии Муромских», где «ореолом святости окружается не аскетическая монастырская жизнь, а идеальная супружеская жизнь в миру и мудрое единодержавное управление своим княжество.
Персонажи подобного рода не причастны какой-либо борьбе за успех. Они пребывают в реальности, свободной от поляризации удач и неудач, побед и поражений, а в пору испытаний способны проявить стойкость, уйдя от искусов и тупиков отчаяния (что подтверждают слова об одном из претерпевших несправедливость героев Шекспира: он обладает даром переводить «на кроткий, ясный лад судьбы суровость» — «Как вам это понравится»). Даже будучи склонным к умственной рефлексии, персонажи этого рода (например, лесковский Савелий Туберозов) продолжают пребывать в мире аксиом и непререкаемых истин, а не глубинных сомнений и неразрешимых проблем.
Духовные колебания в их жизни либо отсутствуют, либо оказываются кратковременными и, главное, вполне преодолимыми (вспомним: «странную и неопределенную минуту» Алеши Карамазова после смерти старца Зосимы), хотя эти люди и склонны к покаянным настроениям. Здесь наличествуют твердые установки сознания и поведения: то, что принято называть верностью нравственным устоям.
Подобные персонажи укоренены в близкой реальности с ее радостями и горестями, с навыками общения и повседневными занятиями. Они открыты миру окружающих, способны любить и быть доброжелательными к каждому другому, готовы к роли «деятелей связи и общения» (М.М. Пришвин). Им, прибегая к терминологии А.А. Ухтомского, присуща «доминанта на другое лицо».
В русской литературной классике XIX-XX вв. житийно-идиллический сверхтип представлен весьма ярко и широко. Здесь и Татьяна восьмой главы «Евгения Онегина», и «групповой портрет» Гриневых и Мироновых в «Капитанской дочке», и князь Гвидон («Сказка о царе Салтане»), которому не понадобилось идти за тридевять земель в поисках счастья.
В послепушкинской литературе — это Максим Максимыч М.Ю. Лермонтова, действующие лица семейных хроник С.Т. Аксакова, старосветские помещики Н.В. Гоголя, персонажи «Семейного счастья», Ростовы и Левин у Л.Н. Толстого, князь Мышкин и Макар Иванович, Тихон и Зосима у Ф.М. Достоевского.
Можно было бы назвать также многих героев А.Н. Островского, И.А. Гончарова, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, А.П. Чехова. В том же ряду — Турбины у М.А. Булгакова, герой и героиня рассказа «Фро» А.П. Платонова, Матрена А.И. Солженицына, ряд персонажей нашей «деревенской» прозы (например, Иван Африканович в «Привычном деле» В.И. Белова, герой рассказа «Алеша Бесконвойный» В.М. Шукшина).
Обратившись к русскому зарубежью, назовем прозу Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева (в частности — Горкина из «Лета Господня» и «Богомолья»). В литературах других стран подобного рода лица глубоко значимы у Ч. Диккенса, а в наш век — в исполненных трагизма романах и повестях У. Фолкнера.
У истоков житийно-идиллического сверхтипа — персонажи древнегреческого мифа Филемон и Бавкида, которые были награждены богами за верность в любви друг к другу, за доброту и гостеприимство: их хижина превратилась в храм, а им самим были дарованы долголетие и одновременная смерть.
Отсюда тянутся нити к идиллиям Феокрита, «Буколикам» и «Георгикам» Вергилия, роману-идиллии «Дафнис и Хлоя» Лонга, к Овидию, впрямую обратившемуся к мифу о Филемоне и Бавкиде, и — через многие века — к И.В. Гете (соответствующий эпизод второй части «Фауста», а также поэма «Герман и Доротея»). У первоначал рассматриваемого «сверхтипа» — миф не о богах, а о людях, о человеческом в человеке (но не человекобожеском, если прибегнуть к лексике, характерной для начала русского XX в.).
Житийно-идиллический сверхтип был намечен также дидактическим эпосом Гесиода. В «Трудах и днях» отвергалась гомеровская апология воинской удали, добычи и славы, воспевались житейский здравый смысл и мирный крестьянский труд, высоко оценивались благонравие в семье и нравственное устроение, которое опирается на народное предание и опыт, запечатленный в пословицах и баснях.
Мир персонажей рассматриваемого ряда предварялся и древнегреческими симпосиями, породившими традицию дружественного умственного собеседования. В этой связи важна фигура Сократа как реальной личности и как героя платоновских диалогов, где великий мыслитель древности предстает как инициатор и ведущий участник мирных и доверительных бесед, зачастую сопровождаемых доброжелательными улыбками. Наиболее ярок в этом отношении диалог «Федон» — о последних часах жизни философа.
В становлении житийно-идиллического сверхтипа сыграла свою роль и сказка с ее интересом к ценному в неявном и безвидном, будь то падчерица Золушка или Иванушка-дурачок, или добрый волшебник, чертами которого обладает мудрец-книжник Просперо из шекспировской «Бури».
Герои житийно-идиллической ориентации характеризуются неотчужденностью от реальности и причастностью окружающему, их поведение является творческим при наличии «родственного внимания» к миру (М.М. Пришвин). По-видимому, есть основания говорить о тенденции развития литературы: от позитивного освещения авантюрно-героических ориентаций к их критической подаче и к все более ясному разумению и образному воплощению ценностей житийно-идиллических.
Данная тенденция, в частности, с классической отчетливостью сказалась в творческой эволюции АС. Пушкина (от «Кавказского пленника» и «Цыган» к «Повестям Белкина» и «Капитанской дочке»). Она находит обоснование и объяснение в опытах философствования нашего столетия. Так, современный немецкий философ Ю. Хабермас утверждает, что инструментальное действие, ориентированное на успех, со временем уступает место коммуникативному действию, направленному на установление взаимопонимания и устремленному к единению людей.
Литературные персонажи могут представать не только «носителями» ценностных ориентаций, но и воплощениями, безусловно, отрицательных черт либо средоточием попранной, подавленной, несостоявшейся человечности. У истоков «отрицательного» сверхтипа, достойного осмеяния и обличения, проходящего через века, — горбатый и косой, ворчливый и насмешливый Терсит, враг Ахилла и Одиссея, о котором рассказано в «Илиаде». Это едва ли не первый в европейской литературе антигерой.
Слово это введено в обиход Ф.М. Достоевским: «Тут нарочно собраны все черты для антигероя» («Записки из подполья»). Подавленная человечность воплощена в мифе о Сизифе, обреченном на безысходно тяжкое своей бессмысленностью существование. Здесь человеку уже не до ценностных ориентаций! Сизифа как архетипическую фигуру рассмотрел А. Камю в своей работе «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде». Названные персонажи древнегреческой мифологии предвосхищают многое в литературе более поздних и близких нам эпох.
В реальности, где нет места каким-либо достойным человека ориентирам и целям, живут многие персонажи русских писателей XIX в., в частности — Н.В. Гоголя. Вспомним, к примеру, сумасшедшего Поприщина, или Акакия Акакиевича с его шинелью, или лишившегося носа майора Ковалева.
«Ведущей гоголевской темой, — утверждает С.Г. Бочаров, — было «раздробление», исторически широко понимаемое как сущность всего европейского Нового времени, кульминации достигшее в XIX веке; характеристика современной жизни во всех ее проявлениях как раздробленной, дробной распространяется на самого человека.
В петербургских повестях Гоголя с героем-чиновником был установлен особый масштаб изображения человека. Этот масштаб таков, что человек воспринимается как частица и дробная величина (если не «нуль», как внушает Поприщину начальник отделения)».
Человек здесь, продолжает Бочаров, говоря о герое «Шинели», — это «существо, приведенное не только к абсолютному минимуму человеческого существования, ценности и значения, но просто к нулю всего этого»: «Акакий Акакиевич не просто «маленький человек». Он, можно сказать, еще «меньше» маленького человека, ниже самой человеческой меры».
Многие персонажи «послегоголевской» литературы всецело подчинены безжизненной рутине, омертвевшим стереотипам среды, подвластны собственным эгоистическим побуждениям. Они либо томятся однообразием и бессмысленностью существования, либо с ним примиряются и чувствуют себя удовлетворенными.
В их мире присутствует, а то и безраздельно царит то, что Блок назвал «необъятной) серой паучихой скуки». Таковы герой рассказа «Ионыч» и многочисленные его подобия у Чехова, такова (в неповторимо своеобразной вариации) атмосфера ряда произведений Достоевского. Вспомним страшный образ, возникший в воображении Свидригайлова: вечность как запущенная деревенская баня с пауками.
Человек, загнанный (или загнавший себя) в тупик скуки, неоднократно осознавался и изображался писателями как ориентированный лишь гедонистически — на телесные наслаждения, как чуждый нравственности, терпимый к злу и склонный к его апологии.
Бодлера в западноевропейской литературе — Мариво, Лесажа, Прево, Дидро и де Сада), — гедонизм и его оборотная сторона, зло) были подвергнуты тщательному, разностороннему и впечатляюще безрадостному анализу».
Говоря о персонажах Достоевского как предваривших человеческую реальность ряда произведений XX в. Ю. Кристева не без оснований пользуется такими словосочетаниями, как «треснувшие я», «расщепленные субъекты», носители «разорванного сознания».
Человек, у которого ценностные ориентиры пошатнулись либо отсутствуют вовсе, стал предметом пристального внимания писателей нашего столетия. Это и ужасы Ф. Кафки, и театр абсурда, и образы участников массового уничтожения людей, и художественная концепция человека как монстра, существа чудовищного.
Такова (в самых приблизительных очертаниях) персонажная сфера литературного произведения, если посмотреть на нее в ракурсе аксиологии (теории ценностей).
В.Е. Хализев Теория литературы. 1999 г.
