Мир гоголевских произведений поражает своей необычностью и странностью. Он населен странными героями, с которыми происходят странные происшествия и приключения. При этом «странности» характеризуют не только ранние произведения писателя, но и его шедевры позднего периода творчества, в частности, «Мертвые души». Как истинный романтик, он всегда проявлял интерес к явлениям исключительным, необычным, таинственным и искал соответствующие формы для их воплощения.
В. Шкловский писал об «остранении» как о приеме затрудненной формы, увеличивающем трудность и долготу восприятия. Функция этого приема заключается в том, чтобы вывести «вещи из автоматизма восприятия», превратить их из привычных в странные, что и составляет, по мнению В. Шкловского, основной закон искусства .
В современном литературоведении «остранение» рассматривается как один из универсальных приемов построения художественного текста, как способ придать образу большую выразительность, включить его в силовое поле неожиданных ассоциаций. «Речь идет о создании такой формы, которая передавала бы настроения и переживания автора и подталкивала реципиента к тому, чтобы самому продолжить процесс ее восприятия...» . В. Шкловский разработал прием остранения в основном на примере творчества Л. Н. Толстого. Однако указанный прием играет существенную роль и в творчестве Гоголя. Специфика его использования, а также разные способы достижения эффекта остранения в произведениях писателя не изучены в полной мере и заслуживают отдельного рассмотрения.
Примеры остранения находим уже в первых литературных опытах Гоголя. Одной из форм остранения окружающей действительности является прием зеркального отражения. Например, в «Ганце Кюхельгартене» сельский пейзаж дается в зеркальном отражении: «Пленительно оборотилось все // Вниз головой в серебряной воде» (I, 61). Позже данный прием нашел художественное воплощение в пейзажных зарисовках в «Майской ночи» и «Страшной мести». В указанных текстах «водное зеркало» неподвижного пруда открывает дорогу в зазеркалье. Так, в «Майской ночи» Левко с изумлением глядел «в неподвижные воды пруда: старинный господский дом, опрокинувшись вниз, виден был в нем чист и в каком-то ясном величии» (I, 174). В повести «Страшная месть» с необычной точки зрения представлены широкие луга и зеленые леса: «Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо» (I, 246). В данном случае прием зеркального отражения замедляет процесс восприятия и нарушает его автоматизм. Ю. М. Лотман, рассматривая литературную мифологию отражений в зеркале и зазеркалье, писал о том, что она связана с архаическими представлениями о зеркале как окне в потусторонний мир . Пейзаж в «Майской ночи» с русалками, обитающими в пруду, яркий пример мифопоэзии, которая опирается на древнюю славянскую мифологию.
Страницы гоголевских произведений пестрят словами «дивный», «чудный», «странный». К излюбленным эпитетам Гоголя Андрей Белый относил эпитет «чудный», употребленный в двух смыслах: в прямом - как «дивный» и в переносном как «чудной», «странный» . В гоголевских текстах встречается много примеров, которые подтверждают этот тезис: «Чудный город Миргород!», «Чуден Днепр при тихой погоде...» и т. д.
В пейзажных зарисовках «Вечеров» ощущается сознательное стремление автора представить мир украинской природы как дивный и странный. Так, в противовес кларизму и лаконичности описания «украинской ночи» в поэме Пушкина «Полтава» Гоголь дает свое описание в «Вечерах», используя прием затрудненной формы. Вслед за заявлением рассказчика - «О, вы не знаете украинской ночи!» - следует призыв: «Всмотритесь в нее». Здесь налицо использование приема «остранения-узнавания» с фиксацией внимания на небесном своде, «чудном воздухе», лесах, «полных мрака», «покойных прудах», девственных чащах черемух и черешен. Автор пытается не просто представить картину «божественной, очаровательной ночи», но и вызвать соответствующее настроение в душе читателя: «А на душе и необъятно и чудно...». Описывая украинскую ночь, писатель нарушает автоматизм восприятия. Он обильно использует метафоры, риторические вопросы и восклицания, обращенные к читателю: «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!» (I, 159). Эти вопросы адресованы в первую очередь жителю северной столицы, для которого украинская ночь была явлением экзотическим. Ментальный пейзаж в описании украинской ночи является в то же время мифопоэтическим. Ее блистательная красота и очарование имеют непосредственное отношение к таинственным, загадочным событиям, которые происходят с героем. Например, ему показалось, что он переселился в глубину пруда и увидел, как выглянула из окна «приветливая головка с блестящими очами».
Создавая мифопоэтический образ Украины в «Вечерах» и «Миргороде», Гоголь «остраняет» будничную жизнь. Это остранение находит разные формы выражения, к которым можно отнести использование просторечной лексики, одушевление предметного мира, обращение к образам славянской мифологии. Черти, ведьмы, русалки - важная составная художественного мира гоголевских «Вечеров». Мифологические образы и персонажи находятся в одном времени и пространстве с обычными, на первый взгляд, Левками, Галями, Вакулами, которые оказываются в необычных, а точнее - в странных ситуациях. С героями происходят удивительные метаморфозы (казак превращается в колдуна, мать кузнеца Вакулы - в ведьму, панночка - в русалку) и не менее удивительные приключения. В каждой из повестей есть свое чудо. Чудеса происходят не только с героями, но и с художественным пространством. Так, в «Страшной мести» «чуден» не только Днепр: «За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. <...> По левую руку видна была земля Галичская» (I, 275). Деформации пространства в данном эпизоде можно рассматривать как пример остранения.
Остранение является важной особенностью стиля Гоголя, который поразил современников своей необычностью. Загадочный стиль писателя в каждом произведении имеет свои стилевые доминанты. В одном случае это фольклорно-мифологическая основа (как в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»); в другом - фантастика (как в «Петербургских повестях»)
Современники Гоголя (например, А. О. Смирнова-Россет) указывали на свойственное ему умение наблюдать, видеть то, что не привлекало внимания других. Сам Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине» писал: «Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина» (VIII, 54). Андрей Белый заметил, что у Гоголя нет «нормального» зрения: «его глаз либо широко раскрытый, расширенный, либо прищуренный, суженный» .
В русской литературе до Гоголя мало кто из писателей пытался объединить в одном произведении лирическое, возвышенное и низкое, бытовое. В некоторой степени это удавалось Державину, о котором Гоголь с восторгом писал в статье «В чем же наконец существо русской поэзии», пораженный «гиперболичностью» его языка, умением объединить высокое и низкое. Гоголевский стиль воспринимался современниками как необычный, поскольку объединял в себе разные тенденции - романтические, реалистические, барочные. В гоголевской прозе нашла отражение непостижимость мира, а в описаниях простых, казалось бы, вещей и явлений ощущается фантастическая призма видения (например, в описании Днепра, до середины которого долетит «редкая птица»; в образе птицы-тройки, которая является символом Руси и несется не то по земле, не то над землей). Условность и гиперболичность - неотъемлемые составные гоголевского стиля, делающие его странным и необычным. Влиянием барокко обусловлена у Гоголя усложненность художественной формы, неотъемлемыми составными которой являются аллегория, контраст, гипербола. Очевидно, с барочной эстетикой связана дисгармония художественного мира Гоголя. Произведения писателя поражают яркой живописностью. Читая его красочные описания, вспоминаешь одну из центральных идей в эстетике барокко - идею синтеза искусств, в соответствии с которой поэзия рассматривалась как говорящая живопись.
Прием остранения нашел яркое выражение в языке гоголевских произведений, который показался современникам довольно странным. Он поражал богатством разговорной лексики и разговорных интонаций. Я. Е. Эльсберг, справедливо указывал, что стиль Гоголя насмешливо и пародийно воссоздавал черты бюрократической, канцелярской, светской, дворянской фразеологии. На фоне гармоничного стиля произведений Пушкина это была «поэзия беспорядка», поэзия контрастов и противоречий, нарушения логических норм . Исследователи неоднократно пытались определить особенности гоголевского стиля при помощи определенных логических формул. Так, С. Г. Бочаров, анализируя повесть Гоголя «Шинель», берет из текста данного произведения одно слово - «выисканный» - и делает вывод о том, что таким и есть стиль писателя . «Выисканный» означает непростой, удивительный, странный. Такого слова не было в языке Пушкина, его стиль характеризовался при помощи других определений - «изысканный», гармонический.
Еще Аристотель писал о том, что поэтический язык должен иметь характер чужеземного, удивительного . В. Шкловский рассматривает данное явление как признак художественности, который способствует выведению из автоматизма восприятия; при этом восприятие, как искусство задерживаться на предмете изображения, достигает максимальной силы и длительности« . Использование украинизмов в произведениях Гоголя выполняло ту же функцию, что и обращение к иностранной лексике в русской романтической литературе, то есть разрушало стереотипность восприятия. Писатель часто включает в тексты своих ранних произведений украинские слова, простонародные выражения, активизируя с их помощью читательское восприятие. Например, в повести «Ночь перед Рождеством» автор описывает «гадкого» черта в аду, нарисованного Вакулой на церковной стене и реакцию на это изображение простых сельских баб, которые пугают им расплакавшегося ребенка: «Он бачь, яка кака намалевана!» (I, 243).
Прием остранения выражается в произведениях Гоголя не только на лексическом, но и на синтаксическом уровне. Влияние барокко ощущается в построении гоголевской фразы, которая характеризуется барочной усложненностью, витиеватостью, орнаментальностью. Абрам Терц сравнивает гоголевскую фразу с дикорастущим лесом. Это «фраза, унизанная балконами и перилами придаточных и вводных отростков, удаляющихся то и дело от основного ствола, дробящаяся, глядящая на нас сквозь решетку неисследимых своих ручейков, завитков, подвесок, фиоритур, громоздкая и одухотворенная разом, непропорционально разросшаяся, сверкающая изломами и поворотами слога...» . Фраза Гоголя иногда напоминает архитектурный ансамбль необычной формы.
В исследовательской литературе уже отмечался тот факт, что ряды однородных членов очень часто объединяют в произведениях Гоголя «далековатые» предметы . Классическим примером подобного рода может служить «куча» Плюшкина.
Остранение встречается в произведениях Гоголя на всем протяжении его творческого пути. Наиболее часто данный прием наблюдаем в произведениях, фрагментах, связанных с мифологизацией действительности, примером чего могут служить гоголевские «Вечера» и «Петербургские повести». Однако в творчестве раннего и позднего Гоголя прием остранения имеет свои особенности. В «Вечерах» большую роль играет метафоризация, использование мотивированной фантастики, имеющей своего «носителя», наличие рассказчика, принадлежащего к народной среде и т. д. В «Петербургских повестях» на первый план выступают иные способы остранения.
Например, в описании Невского проспекта специфическую окраску приобретает прием «остранения-узнавания». «Всеобщая коммуникация Петербурга», окрашенная фантасмагорическим блеском, дается в восприятии рассказчика, наивного провинциала, который сосредоточивает внимание не на исторических достопримечательностях «Невского проспекта», а на «батистовых воротничках», «усах чудных», на талиях, «какие даже вам не снились никогда», на дамских рукавах, которые «похожи на воздухоплавательные шары» и т. д. В данном, как и во многих других случаях, точка зрения рассказчика является «остраненной», поскольку он выражает мнение человека, принадлежащего к иной социальной и национальной среде. Писатель мастерски использует прием маски. По мнению В. Турбина, рассказчик выступает в роли «оробевшего выходца из провинции»; Гоголь использует «амплуа недоумевающего малороссиянина, простака, оказавшегося в изысканном и утонченном обществе, <...> с любопытством взирающего на Петрополь и на каждом шагу обнаруживающего на его улицах странности и диковины» .
Изображая завсегдатаев Невского проспекта, Гоголь обращается к приему метонимии и синекдохи. Детали текста подчеркивают внутреннюю сущность тех, кто прогуливается по главной столичной магистрали. Каждый из прохожих, исполненный чувства тщеславия демонстрирует примечательную особенность своей внешности или своей одежды. «Один показывает щегольской сюртук <...>, другой - греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды...» (III, 13). На эти объекты тщеславия и честолюбия нацелен ироничный взгляд автора. Рассказчик акцентирует внимание на странности изображенных характеров: «Тут вы встретите тысячу непостижимых характеров и явлений. Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте!». Рассказчик не перестает удивляться тому, как «дивно устроен свет наш! ... Как странно, как непостижимо играет нами судьба наша!» (III, 13, 45).
Одним из способов остранения действительности является ирония. Игра словом, игра с читателем наблюдается в описании ремесленников, имеющих громкие фамилии Шиллер и Гофман: «Перед ним сидел Шиллер, - не тот Шиллер, который написал „Вильгельма Телля“ и „Историю Тридцатилетней войны“, но известный Шиллер, жестяных дел мастер... Возле Шиллера стоял Гофман, - не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера» (III, 37). Странность, непостижимость мира подчеркиваются и в приключениях художника Пискарева, в жизни которого мечта заменяется сном.
Анализируя повесть «Нос», Ю. В. Манн подчеркивает, что она производит впечатление загадочности и «ошарашивающей странности». Отчасти это объясняется тем, что в ней «полностью снят носитель фантастики - персонифицированное воплощение ирреальной силы» . Невозможно логически объяснить, как нос попал в хлеб к цирюльнику Ивану Яковлевичу, каким образом он исчез с лица коллежского асессора Ковалева, как «произошло явление неизъяснимое» и нос героя повести предстал перед ним «в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником...» (III, 54, 55).
По мнению М. Эпштейна, понятия «жуткое» и «странное» часто сближаются в творчестве Гоголя: «Старик-ростовщик, вылезающий из рамы портрета; старуха, которая оседлывает молодого бурсака и скачет на нем верхом; исполинский мертвец, который хочет подняться из-под земли и трясет и Карпаты, и Турцию... Жуткое несет в себе оттенок противоестественного или сверхъестественного, что связано с фантазией, галлюцинацией, возвращением образов, вытесненных в подсознание и претерпевших как бы двойную метаморфозу» .
Прием остранения проявляется наиболее ярко в тех произведениях, в которых большую роль играет мифологизация действительности. Этот прием находит разные способы выражения - композиционные, лексические, синтаксические, мифопоэтические и т. д. Богатая метафоричность, синонимия, гиперболизация способствуют остранению действительности в ранних произведениях Гоголя. В пьесе «Ревизор» странность ситуаций подчеркивается автором при помощи приема маски, сцен онемения и окаменения.
«Гоголь умел писать о простом как о необычайном и еще не замеченном», - указывал В. Шкловский . Так, созданный писателем мир в поэме «Мертвые души» только на первый взгляд кажется максимально приближенным к действительности. Однако он населен героями, каждый из которых имеет свои странности. Эти странность проявляются не только в их поступках, они подчеркивается при помощи ярких художественных деталей и алогизмов. Одной из разновидностей остранения в поэме «Мертвые души» является соединение несоединимого. Например, в первой главе поэмы Чичиков, рассматривая вывески на столбе, видит странную надпись - «Иностранец Василий Федоров».
На следующей странице:
Остраннение - термин, введённый В. Б. Шкловским первоначально для обозначения принципа изображения вещей у Л. Н. Толстого. Шкловский так определяет "приём остраннения": «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание "видения" его, а не "узнавания"». При остраннении вещь не называется своим именем, а описывается как в первый раз виденная. В первоиздании по ошибке печати слово было напечатано с одной буквой н, какой вариант и распространился в литературе. Сам Шкловский наставивал на написании остраннение.
Г. Л. Тульчинский
Проективный философский словарь: Новые термины и понятия /
Под ред. Г.Л. Тульчинского и М.Н. Эпштейна. - СПб.: Алетейя, 2003, с. 285-286
Остраннение - феномен осмысления, связанный с изменением видения и понимания. Первоначально (термин введен В. Б. Шкловским в 1914 г. ) - одно из центральных понятий русского формализма («материальной эстетики»), стилистический прием описания вещей, вырывающий предмет из привычного контекста его узнавания и делающий привычное необычным, странным. Шкловский не был первооткрывателем. О творчестве как искусстве делать предмет странным - одновременно узнаваемым и притягательно необычным - говорили Новалис, М.Эрнст, Л. Толстой. Остраннение близко древнеиндийской идее «раса», идее Платона об удивлении как начале познания. Заслугой Шкловского явилось вычленение остраннения как специфического приема и введение удачного термина, а также полемическая острота отстаивания своих взглядов. Именно это привлекло к идее остранения внимание Э. Баллоу. построившего с учетом остраннения свою концепцию эстетического восприятия, С. Эйзенштейна, а также. Б. Брехта, с которым связана трактовка остраннения как общеэстетической категории и разработка типов, элементов, приемов и т. д. остраннения.
При публикации в 1950-х годах работ Б.
Брехта на русском языке die Verfremdung
(«очуждение» - брехтовский перевод остраннения на немецкий) было ошибочно переведено как «отчуждение», что породило путаницу с имевшим совершенно иное содержание философским термином «отчуждение» (die
Entfremdung
), которым пользовался К. Маркс в раннихрукописях. Столь же неудачными оказались и последующие обратные переводы: «отстранение», «очуждение». Дополнительные наслоения породила теория и практика французского постструктурализма, прежде всего -в работах Ж. Деррида , который, опираясь на опыт русского формализма,
предложил франкоязычный аналог остраннения -
deconstruction
. Однако деконструктивизм сделал крен в осмыслении на идее «сделанности вещи», когда процедура интерпретации практически уничтожает целостность исамодостаточность осмысляемого, когда как в остраннении эти уникальность и самодостаточность не только сохраняются, но и обнаруживают новые грани.
В настоящее время происходит возврат к адекватному термину, используемому в осмыслении не только художественного, но и научного
творчества, в педагогике . Остранняющая способность свойственна
любому творческому сознанию - в науке, искусстве, политике и т. д. Остраннение слабо выражено в период нормального развития науки, когда оно сводится к применению имеющегося концептуального аппарата для решения
новых проблем по уже выработанному алгоритму. Остранненность ярко
проявляется в период изменения концептуального аппарата, смены парадигм, методологических установок. Смена научных парадигм, согласно
Т. Куну , ведет к тому, что ученые оказываются как бы на другой планете, окруженные незнакомыми предметами, где даже знакомые предметы
предстают в совершенно ином свете, когда наступает кризис очевидности, а выдвижение «сумасшедших» идей становится критерием научного
прогресса.
286
Сам Шкловский в последние годы жизни
рассматривал остраннение как «удивление миру», его «обостренное восприятие», внимательное проникновение
в жизнь» . Остраннение предстает, т. о., универсальной концептуальной операцией творческого сознания, лиминальности. Принцип «порядка-беспорядка», сдвига осмысления действует в любом творчестве, но не
может быть самоцелью. Таковым он выступает в нонсенсе, абсурде, авангарде, где он является не столько средством, сколько самим содержанием. Но и в этом случае речь идет все-таки не об отрицании смысла, а о его
остраннении как умножении возможных осмыслений, полной открытости интерпретаций.
1. Кун Т. Структура научных революций. М., 1975
2. Родари Д. Грамматика фантазии. М., 1986.
3. Шкловский В. Б. О теории прозы. М., 1983.
4. Шкловский В. Б. Тетива. О несходстве сходного. М., 1970.
5. Derrida and Deconstruction / Ed. by Hugh J. Silverman.
N.Y., L.,
1989.
Тульчинский Г. Л. К упорядочению междисциплинарной терминологии: генезис и развитие понятия остранения //Психология процессовхудожественного творчества. Л., 1980. С. 241-245.
Тульчинский Г. Л. Проблема осмысления действительности. Л., 1986
Тульчинский Г. Л. Свобода и смысл. Новый сдвиг гуманитарной парадигмы / (Российские исследования в гуманитарных науках. Том 16).
Первоначально для обозначения принципа изображения вещей у Л. Н. Толстого (в качестве примера он приводит описание оперы в романе «Война и мир »):
На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображаюшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, кланяться.
Шкловский так определяет «приём остранения»: «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание „ви́дения“ его, а не „узнавания“». При остранении вещь не называется своим именем, а описывается как в первый раз виденная.
По позднему свидетельству Шкловского, в статье «Искусство как прием», в которой он ввел этот термин, по ошибке печати слово «остраннение» было напечатано с одной буквой н , какой вариант и распространился в литературе. Сам Шкловский отмечал, что «термин вошел в жизнь с 1916 года именно в таком написании» и в поздних работах сам употребляет его с одним «н».
Бертольт Брехт , знакомый с работами Шкловского, перевёл термин как «die Verfremdung» («очуждение»), который при обратном переводе на русский язык иногда смешивали с марксистским понятием die Entfremdung - «отчуждение » (См. статью Г. Л. Тульчинского со, в свою очередь, вкравшейся ошибкой: *Einfremdung.)
Энциклопедичный YouTube
-
1 / 3
Просмотров:
термин эстетики и философии искусства 20 в., фиксирующий комплекс художественных приемов (буффонада, гротеск, парадокс и др.), при котором выразительность изображаемого разрушает привычные стандарты восприятия. Введенное В. Шкловским и разработанное представителями русской формальной школы ОПОЯЗ (Р. Якобсон, Б. Эйхенбаум, Ю. Тынянов) в 20-х гг. при исследовании внутренней формы и структуры слова, понятие остранения являло радикальную смену точки наблюдения и способа видения во всем пространстве выраженности художественного факта. Согласно Шкловскому, прием остранения переструктурирует поле восприятия: «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание видения его, а не узнавания». Поскольку же цель остранения заключается в «выводе вещи из автоматизма восприятия», то сама процедура фактически изменяет вектор ннтенциональности воспринимающего сознания.
Замеченная В. Шкловским универсальность остранения как художественного приема фактически тождественна понятию «эффекта очуждения», которое было разработано в театральной эстетике и художественной практике Б. Брехта. Согласно Б. Брехту, очуждение не только ставит изображаемое в позицию неопознаваемости, но тем самым активизирует воспринимающую личность на преодоление собственной субъективности.
Остранение не только художественный прием, но и понятие философско-методологического порядка в современной эстетике и философии культуры. Остранение позволяет при рефлексивном анализе художественного текста вывести условность произведения искусства за скобки, тем самым разрушить субъективность непосредственного восприятия, разрушить «горизонт ожидания» и явить объектно-смысловую фактуру художественного текста. Вводя понятие остранения и расширяя его инструментальный смысл, Шкловский подчеркивал, что при анализе конкретной эстетической или другой ценности, которая известна нам до автоматической неразличимости, необходимо сделать очевидный предмет - странным, Мы можем хоть что-то понять в художественной ценности и усмотреть ее смысл, когда мы способны увидеть в привычности, в обычном - нечто необычное, нечто странное, неизвестное и непонятное.
Как инструмент анализа художественного факта остранение есть преображенная культурным материалом форма феноменологической редукции, т. к. является незаменимым ключом для обнаружения и представленности смысловой метаструктуры художественной реальности. В позиции остранения исследователь производит реальное редуцирование наличных смыслов из поверхности текста к его глубинным смыслам и тем, что определены контекстом.
Лит.: Шкловский В. О теории прозы. М., 1983; Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977; Эйхенбаум Б. М. Сквозь литературу. Л., 1924; ГуссерльЭ. Идеи к чистой феноменологии. М., 1994; ИчгарденР. Исследования по эстетике. М., 1962; Ingarden R. Odzile literasldm. Warsz., 1988; JaussH. R, Literaturgeschichte als Provokation der Literaturwissenschaft. Konstanz, 1967.
Отличное определение
Неполное определение ↓
Остранение
от слова «странный») Термин, введенный В.Б. Шкловским в 1914г. в книге «Воскрешение слова». О. означает устранение автоматизма восприятия художественного текста за счет неординарности модели определенным образом отраженной реальности в контексте доступных нормативных приемов произведения. Акцент делается на восприятии как одном из элементов сознания, на который можно воздействовать путем возбуждения или пробуждения (что важно для Шкловского) ощущений. Манипуляции ощущением возможны за счет непринужденного вовлечения субъекта в мир сопереживания художественной объектности, абстрагирования от конкретного текста в атмосферу этого же текста в качестве «ненормы», то есть читателя-нечитателя - чего-то привычного и в то же время неожиданного, странного, на едва уловимом уровне пред-ощущения. В контексте анализа понятия «остраненный» В.Б. Шкловский употреблял и термин «отстраненный», не делая существенного различия между ними, считая, что оба написания логичны постольку, поскольку искусство является монтажом жизни, а значит, возможна вариативность декораций, даже случайность, когда читатель поражается неожиданностью, странностью перемены, как бы сливаясь с действием разыгрываемых сцен, отстраняясь от привычного, затем происходит скачок в неожиданное, странное, и читатель теряет заданную линию осмысления; остается только ощущение внутренней связи происходящего - ему, читателю, следует ощутить эту алогичную на первый взгляд цепочку вариаций одной темы, составить впечатление и воспринять художественный текст неразрывно от этой вовлеченности во внутренний мир произведения. Странность (ср.: Оппозиции эстетические) - это удивление, которое лишает читателя праздности и побуждает к размышлениям. Это с одной стороны. С другой - странность неожиданной смены сцен во многих произведениях художественной литературы носит характер пародированного действия - предшествующая сцена является пародийным предотражением последующей. Это - подсказка к разгадке повествовательных символов русской прозы. Так начинается роман Л. Тостого «Анна Каренина», так начинается поэма Н. Гоголя «Мертвые души», так, на странности, на пародийности, построены все пьесы А. Чехова. В искусстве, по В. Шкловскому, присутствует факт изумления, «факт превосходства своей сущности над нашими знаниями». Мы видим мир реальный, он рождает наши познания, но факт изумления, удивления, О., выросший из познанного, позволяет осуществить перестановку признаков очевидного в иные, как бы ирреальные плоскости; на самом же деле - в ту самую глубинную реальность, которая существует на уровне подсознания. Отсюда - обостренное восприятие мира двумя сторонами: героем произведения и читателем, ощутившим ирреальное-реальное как странность. Иными словами: О. есть «задержанное внимательное рассматривание мира», поток сознания, проистекающий из-под сознания, не бессознательного, не подсознания, а из-под сознания, из-под моментальной восприимчивости героем и читателем, вжившимся в героя, картин, картинок, запахов, звуков, неясных моментов материальной прапамяти. О. у Шкловского - это и понятие, и термин, и теория одного из приемов анализа художественного текста одновременно. Шкловский не придерживался строгого академизма в употреблении своей новаторской формулы и выстраивал ряд синонимичных образований названной основы. В связи с этим трактовка основы всегда имела тот оттенок, который несло в себе новое образование-синоним, или тот, с которым основа была связана по смыслу, то есть то, что В.Шкловский считал в тексте странностью, например подробности, имевшие место в «Мертвых душах» или «Тарасе Бульбе» Гоголя. Вместе с тем, удивление, порожденное странностью, он не считал удивлением в обыденном понимании; напротив, удивление, которое должно произвести странное, воспринимается как обыкновенное, именно в этом заключается странность - в способе восприятия странности. Отсюда странность как таковая приобретает значение остранения, как отстранения: оттенки в написании зависят от результата воспринятого. Лит.: Шкловский В.Б. «Воскрешение слова». СПб, 1914; Его же, Тетива. О несходстве сходного. М., 1970; Его же, Энергия заблуждения. М., 1981; Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. О.Палехова
ОСТРАНЕНИЕ – термин эстетики и философии искусства 20 в., фиксирующий комплекс художественных приемов (буффонада, гротеск, парадокс и др.), при котором выразительность изображаемого разрушает привычные стандарты восприятия. Введенное В.Шкловским и разработанное представителями русской формальной школы ОПОЯЗ (Р.Якобсон, Б.Эйхенбаум, Ю.Тынянов) в 20-х гг. при исследовании внутренней формы и структуры слова, понятие остранения являло радикальную смену точки наблюдения и способа видения во всем пространстве выраженности художественного факта. Согласно Шкловскому, прием остранения переструктурирует поле восприятия: «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание видения его, а не узнавания». Поскольку же цель остранения заключается в «выводе вещи из автоматизма восприятия», то сама процедура фактически изменяет вектор интенциональности воспринимающего сознания.
Замеченная В.Шкловским универсальность остранения как художественного приема фактически тождественна понятию «эффекта очуждения», которое было разработано в театральной эстетике и художественной практике Б.Брехта. Согласно Б.Брехту, очуждение не только ставит изображаемое в позицию неопознаваемости, но тем самым активизирует воспринимающую личность на преодоление собственной субъективности.
Остранение не только художественный прием, но и понятие философско-методологического порядка в современной эстетике и философии культуры. Остранение позволяет при рефлексивном анализе художественного текста вывести условность произведения искусства за скобки, тем самым разрушить субъективность непосредственного восприятия, разрушить «горизонт ожидания» и явить объектно-смысловую фактуру художественного текста. Вводя понятие остранения и расширяя его инструментальный смысл, Шкловский подчеркивал, что при анализе конкретной эстетической или другой ценности, которая известна нам до автоматической неразличимости, необходимо сделать очевидный предмет – странным. Мы можем хоть что-то понять в художественной ценности и усмотреть ее смысл, когда мы способны увидеть в привычности, в обычном – нечто необычное, нечто странное, неизвестное и непонятное.
Как инструмент анализа художественного факта остранение есть преображенная культурным материалом форма феноменологической редукции, т.к. является незаменимым ключом для обнаружения и представленности смысловой метаструктуры художественной реальности. В позиции остранения исследователь производит реальное редуцирование наличных смыслов из поверхности текста к его глубинным смыслам и тем, что определены контекстом.
Литература:
1. Шкловский В. О теории прозы. М., 1983;
2. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977;
3. Эйхенбаум Б.М. Сквозь литературу. Л., 1924;
4. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии. М., 1994;
5. Ингарден Р. Исследования по эстетике. М., 1962;
6. Ingarden R. O dzile literaskim. Warsz., 1988;
7. Jauss Η.R. Literaturgeschichte als Provokation der Literaturwissenschaft. Konstanz, 1967.
В.А.Кругликов
